ГЛАВА 6

Вторым уроком у Шайлер была этика: ее вели одновременно для учеников второго и третьего курсов, завершающих свои исследования по этнокультурным различиям. Преподаватель, мистер Орион, кучерявый выпускник Брауновского университета, обладатель вислых усов, маленьких очков в проволочной оправе, длинного носа Сирано и пристрастия к слишком большим для него, мешковатым свитерам, что болтались на нем, словно на пугале, восседал посреди кабинета и вел дискуссию.

Шайлер отыскала место у окна и поставила стул в круг. Присутствовало всего десять учеников, стандартное количество. Шайлер невольно обратила внимание, что Джека Форса на его месте не видно. Они за весь семестр не обменялись ни единым словом, и теперь ей было интересно, а помнит ли он вообще, что в пятницу вечером поздоровался с ней?

— Кто-нибудь из вас был близко знаком с Эгги? — спросил мистер Орион, хотя вопрос не имел отношения к предмету.

Окончив школу Дачезне, ты мог, наткнувшись даже через много лет после выпуска на бывшего соученика где-нибудь в аэропорту, или на прогулке по центру Помпиду, или в баре «Макс Фиш»,[7] тут же пойти с ним выпить и завести душевный разговор, потому что даже если в школе вообще не общался с этим человеком, то все равно почти все о нем знал, вплоть до интимных подробностей.

— Что, совсем никто? — переспросил мистер Орион.

Блисс Ллевеллин осторожно подняла руку.

— Я, — робко произнесла она.

— Может, поделишься с нами какими-нибудь воспоминаниями о ней?

Блисс опустила руку и покраснела. Воспоминания об Эгги? А что она на самом деле знала о ней? Знала, что Эгги любит наряды, шопинг и свою крохотную собачку Белоснежку — чихуахуа, той же породы, что и собака самой Блисс. Эгги нравилось наряжать Белоснежку в дурацкие костюмчики. У собачки даже была норковая курточка, в пару куртке Эхти. Вот и все, что Блисс смогла вспомнить. Да знают ли люди что-либо друг о друге? И, во всяком случае, на самом деле Эгги была подругой Мими.

Блисс снова вернулась мыслями к той злосчастной ночи. Она проговорила с Диланом в том переулке целую вечность. Когда они докурили все сигареты, сколько их было, Дилан наконец-то отправился в «Банк», а она неохотно вернулась в «Квартал-122», к претензиям Мими. Когда она вернулась, Эгги за столом не было, и Блисс так и не видела ее до конца вечера.

От двойняшек Форс Блисс знала основное — что они нашли Эгги в «Сумерках», задней комнате, куда прятали тех, кто перебрал с наркотиками и отключился. Эта комнатка была небольшим грязным секретом «Квартала-122», каковой клуб успешно скрывал от газет посредством весомых взяток копам и репортерам, специализирующимся на сплетнях. Обычно отрубившиеся клиенты приходили в себя через несколько часов, особо не пострадав, с отличной историей, которую можно рассказывать друзьям: «И представляешь, просыпаюсь я в этом чулане! Вот это оттянулись, прикинь!» — и их отправляли домой в полном порядке (по большей части).

А в ту пятницу что-то пошло не так. Привести Эгги в чувство не удалось. А когда ее на «скорой помощи» (в роли таковой выступил джип хозяина клуба) доставили в больницу Святого Винсента, Эгги уже была мертва. Все решили, что причиной стала передозировка наркотиков. В конце концов, ее же нашли в чулане. Чего ж вы ждали?

Только вот Блисс точно знала, что Эгги не прикасалась к наркотикам. Как и у Мими, слабостями Эгги были солярии и сигареты. На наркотики окружение Маделин Форс взирало с презрением. «Мне для крутости ничего не надо — я и так крута», — любила с гордостью повторять Мими.

— Она была… доброй, — попыталась хоть что-нибудь сказать Блисс. — Она очень любила свою собачку.

— У меня когда-то жил попугай, — кивнув, произнесла какая-то девочка с покрасневшими глазами. Это именно она в коридоре вручила Мими платочек. — Когда он умер, у меня было такое чувство, словно умерла часть меня.

И как-то так вышло, что смерть Августы Карондоле, которую чаще звали Эгги, превратилась из трагедии в повод пообсуждать, у кого какие домашние любимцы жили, где в городе можно найти для них кладбище и этично ли клонировать умершего питомца.

Шайлер стоило большого труда скрыть свое презрение. Ей нравился мистер Орион, нравился его непринужденный, как у пуделя, подход к жизни, но противно было видеть, как он позволил ее соученикам превратить серьезную вещь — смерть человека, которого все они знали, девушки, которой еще даже не исполнилось шестнадцати, которую они видели загорающей во внутреннем дворике, играющей в мяч на физкультуре и безудержно лопающей шоколадные пирожные на благотворительном базарчике (подобно всем популярным девчонкам Дачезне, Эгги обожала вкусно покушать, но эта любовь никак не сказывалась на ее стройной фигуре), — в какую-то банальность, в средство поговорить о неврозах присутствующих.

Дверь отворилась. Все подняли головы. На пороге возник Джек Форс, весь красный. Он попытался вручить мистеру Ориону объяснительную записку об опоздании, но тот лишь отмахнулся.

— Садись, Джек.

Джек направился прямиком к единственному свободному месту в кабинете — рядом с Шайлер. Вид у него был усталый и слегка помятый, рубашка поло выбилась из-за пояса мешковатых брюк. Шайлер словно током ударило — покалывающее, странное, но приятное ощущение. Да что, собственно, изменилось? Ей уже случалось сидеть рядом с Джеком, и всегда он был все равно что невидим для нее — до нынешнего момента. Джек не смотрел ей в глаза, а сама Шайлер была слишком испугана и застенчива, чтобы посмотреть на него. И казалось странным, что они оба были тем вечером неподалеку от места, где умерла Эгги.

Теперь другая последовательница Мими щебетала о своем хомячке, который умер от голода, пока они были в отпуске.

— Я так любила Бобо! — всхлипнула она в платок, и прочие присутствующие поспешили выразить ей сочувствие.

Следующими на очереди были истории о столь же любимых ящерице, канарейке и кролике.

Шайлер закатила глаза и принялась машинально рисовать что попало на полях блокнота. Это был ее способ дистанцироваться от окружающего мира. Когда Шайлер больше не могла выносить самовлюбленных тирад своих избалованных одноклассников, бесконечных уроков математики, наводящих зевоту подробностей о делении одноклеточных — она уходила в карандаш и бумагу. Она всегда любила рисовать. Анимешных девчонок и мальчишек с глазами как блюдца. Драконов. Призраков. Туфли. Шайлер рассеянно рисовала профиль Джека, когда чья-то рука положила записку поверх страницы блокнота.

Шайлер испуганно подняла голову, машинально прикрывая рисунок.

Джек Форс кивнул с серьезным видом и постучал ручкой по ее блокноту, привлекая внимание Шайлер к написанным им словам.

«Эгги умерла не от наркотиков. Ее убили».
ГЛАВА 7

Когда Блисс вышла из ворот Дачезне, ее уже ждал сверкающий «роллс-ройс» модели «сильвер шэдоу». Она слегка смутилась, как и всегда при виде этой машины. Блисс заметила топчущуюся неподалеку сестру Джордан. Джордан было одиннадцать лет, и она училась в шестом классе. Младшие классы сегодня тоже отпустили пораньше, хотя они вообще вряд ли знали Эгги.

Дверца «роллс-ройса» отворилась, и оттуда показались длинные стройные ноги. Мачеха Блисс, в девичестве Боби Энн Шеферд, была одета в облегающий тренировочный костюм из розового бархата — расстегнутая молния выставляла на всеобщее обозрение пышную грудь — и сабо «Гуччи» на высоком каблуке. Она лихорадочно принялась выискивать взглядом падчерицу среди стоящих учеников.

Блисс не в первый раз пожалела, что мачеха никак не соглашается, чтобы она возвращалась домой на такси или просто пешком, как все прочие ребята в Дачезне. «Роллс-ройс», костюм «Джуси кутюр», бриллиант в одиннадцать каратов — все это было так по-техасски! Блисс хватило двух месяцев, проведенных в Манхэттене, чтобы разобраться в идее не мозолящего глаза богатства. В их классе ребята из самых богатых семей носили «Олд нэви» и получали лишь строго оговоренные суммы на карманные расходы. Если им требовалась машина, родители покупали элегантный, но неброский черный городской автомобиль. Даже Мими пользовалась такси. На крикливое хвастовство общественным положением и богатством смотрели свысока. Конечно, те же самые ребята носили джинсы с декоративными пятнами и дырами и свитера, выглядящие так, словно их уже не раз перевязывали, но покупали они их в бутиках, и цены были пятизначными. Выглядеть бедным — это нормально, а вот быть бедным — совершенно непростительно.

Сперва все в школе принимали Блисс за ученицу-стипендиатку, с ее сумкой «Шанель», выглядящей как подделка, и с чересчур блестящими туфлями. Но вскоре регулярное появление у ворот «роллс-ройса» положило этим слухам конец. Да, Ллевеллины таки были при деньгах, но вели себя вульгарно, нелепо, смехотворно, что почти столь же плохо, как не иметь денег вовсе. Почти, но не совсем.

— Милочка! — взволнованно воскликнула Боби Энн. Ее голос разнесся на весь квартал. — Я так беспокоилась!

Она обняла дочь и падчерицу и прижалась к ним напудренными щеками. От нее пахло словно от застарелых духов — сладковато и чем-то похоже на запах мела. Родная мать Блисс умерла родами, и отец никогда о ней не говорил. Блисс совсем не помнила мать. Когда ей исполнилось три года, отец женился на Боби Энн, и вскоре у них появилась Джордан.

— Боби Энн, перестаньте, — недовольно произнесла Блисс. — С нами ничего случилось. Никто нас не убил.

«Убил». С чего вдруг она так сказала? Ведь Эгги умерла в результате несчастного случая. От передозировки наркотика. Но слово слетело с ее губ легко и непринужденно, как будто так и следовало. Почему?

— Милочка, мне хотелось бы, чтобы ты звала меня «мама». Я знаю, знаю, я уже все слыхала. Бедная девочка Карондоле. Ее мать, бедняжка, в шоке. Ну, идем же, идем.

Блисс села в машину следом за сестрой. Джордан, как обычно, держалась стоически, перенося наигранные хлопоты матери с напускным равнодушием. Они с сестрой были совершенно не схожи. Блисс была высокой, тонкой и гибкой, а Джордан — приземистой и коренастой. Блисс была потрясающе красива, а Джордан — невзрачна. Боби Энн никогда не упускала случая привлечь к этому внимание. «Разные, как лебедь и буйвол», — сокрушалась она. Боби Энн постоянно пыталась посадить Джордан на какую-нибудь диету и укоряла за отсутствие интереса к моде и уходу за собой и одновременно с этим превозносила внешность Блисс, что злило ту еще сильнее.

— Все, девочки, теперь вы никуда не будете выходить без сопровождения. Особенно ты, Блисс. Хватит шататься где попало с Мими Форс. Чтобы к девяти вечера ты теперь была дома, — велела Боби Энн, нервно грызя ноготь.

Блисс закатила глаза. Это что же, ей теперь устраивают комендантский час только из-за того, что кто-то умер в ночном клубе? С каких это пор мачеху волнуют подобные вещи? Блисс посещала вечеринки еще с седьмого класса средней школы. Там она впервые попробовала алкоголь, а в этом году на ярмарке напилась в дымину. Старшей сестре одной ее подруги пришлось пойти и забрать ее, когда она проблевалась и отрубилась в стогу сена за «чертовым колесом».

— Твой отец настаивает! — встревожено произнесла Боби Энн. — Ты же не будешь добавлять мне хлопот?

«Роллс-ройс» двинулся прочь от ворот школы, проехал квартал, развернулся и остановился у входа в дом, где жили Ллевеллины.

Пассажиры вылезли из машины и вошли в великолепное здание. «Антетум» был одним из самых старых и престижных адресов в городе.

Ллевеллины жили в трехэтажном пентхаусе на верхнем этаже. Боби Энн наняла нескольких дизайнеров для отделки своего жилья и даже дала ему напыщенное имя, «Пентхаус des Reves» — «Пентхаус грез» — хотя ее познаний во французском хватало лишь на чтение этикеток на одежде. Обставили его пестро и крикливо, не считаясь с расходами, от больших напольных позолоченных канделябров в столовой и до отделанных бриллиантами мыльниц в ванной.

Там была гостиная «Версаче», забитая вещами покойного дизайнера, которые Боби Энн нагребла на аукционе, заполненная под завязку зеркалами в рамах в виде солнечных лучей, позолоченными китайскими комодиками и помпезными итальянскими изваяниями обнаженных фигур. Другая комната называлась «Бали», с большими, во всю стену, шкафами из красного дерева, грубыми деревянными скамьями и птичьими клетками из бамбука. Все до единой вещи были подлинными, чрезвычайно редкими и дорогими, привезенными из Южной Азии, но из-за чрезмерного их количества общее впечатление создавалось такое, словно вдруг очутился на первом дне распродажи в «Пьер 1 импорт». Имелась в пентхаусе даже комната «Золушка», сделанная по образцу экспозиции в «Дисней уорлде» — с манекеном, увенчанным диадемой и в бальном платье, шлейф которого поддерживали две стеклопластиковые птицы, прикрепленные к потолку.

Блисс полагала, что этому жилищу куда больше подошло бы название «Пентхаус фигни».

В тот день ее мачеха была особенно возбуждена. Блисс никогда еще не видела, чтобы она так нервничала. Боби Энн даже не передернуло, когда Блисс оставила цепочку грязных следов на безукоризненно чистом полу.

— Да, пока я не забыла — это пришло тебе сегодня.

Мачеха вручила Блисс большущий белый конверт. Весил он изрядно, словно извещение о свадьбе. Блисс вскрыла пакет и обнаружила внутри плотную тисненую открытку. Это было приглашение вступить в нью-йоркский Комитет банка крови — одну из старейших благотворительных организаций Нью-Йорка и одну из самых престижных. В качестве младших членов туда приглашали лишь отпрысков самых выдающихся семейств. В Дачезне его называли просто — Комитет. Все, кто хоть чего-то стоил в школе, были его членами. Если ты состоял в Комитете, это поднимало твой статус до стратосферы, простые смертные могли лишь стремиться туда, но достичь таких высот — никогда.

В Комитете состояли капитаны всех школьных команд, равно как и редакторы газеты и ежегодника, но это не было почетное общество, поскольку туда входили и дети богатых семейств — наподобие Мими Форс, которая в школе не занималась никакой общественной деятельностью, но родители ее были людьми влиятельными. Это была снобистская и до предела замкнутая организация, куда допускались только ученики самых престижных частных школ. Комитет даже никогда не публиковал полный список своих членов — человек снаружи мог только гадать, кто же удостоен чести войти в него, и основывать свои догадки лишь на косвенных уликах вроде комитетского кольца, золотой змеи, обвивающейся вокруг креста.

У Блисс сложилось впечатление, что новых членов принимают лишь по весне, но открытка гласила, что первая встреча состоится в следующий понедельник, в Дачезне, в зале Джефферсона.

— А с чего бы мне вдруг вступать в благотворительный комитет? — спросила Блисс.

Суматоха вокруг сбора средств и организации званых вечеров казалась ей дурацкой. Дилан наверняка счел бы это чепухой. Не то чтобы ее очень волновало мнение Дилана… Блисс до сих пор толком не понимала, как к нему относится, но чувствовала себя паршиво из-за того, что она с ним даже не поздоровалась, когда он сегодня похлопал ее по плечу. Мими внимательно наблюдала за ней, и Блисс просто не хватило храбрости хоть как-то показать, что они с Диланом друзья. Да и друзья ли они? Ну, вечером пятницы они точно общались по-дружески.

— Ты туда не вступаешь. Ты была избрана, — сказала Боби Энн.

Блисс кивнула.

— И что, я теперь должна к ним присоединиться?

Боби Энн была непоколебима.

— Мы с твоим отцом будем просто счастливы.

Тем вечером, только попозже, Джордан постучалась к Блисс.

— Где ты была вечером пятницы? — спросила она.

Пухленькие пальцы девочки лежали на дверной ручке, оставляя потные следы на золоченой поверхности. Она так пристально смотрела на сестру, что той сделалось не по себе.

Блисс покачала головой. Ее младшая сестра была очень странной. Совершенно чужой. Когда обе они были помладше, Джордан ходила за Блисс хвостиком, словно потерявшийся щенок, и постоянно спрашивала, почему у нее нет таких вьющихся волос, как у сестры, такой светлой кожи, как у сестры, и таких голубых глаз, как у сестры. Они всегда были подругами. Но за последний год все изменилось. Джордан сделалась скрытной и начала робеть в присутствии Блисс. Она уже давным-давно не просила сестру заплести ей волосы.

— В «Квартале сто двадцать два». Ну, это такой частный клуб, в который ходят все знаменитости. Про него писали в «Юэс уикли» на прошлой неделе, — ответила Блисс. — А что? Кто-то интересуется?

Она присела на свою кровать, нарядную, как у принцессы. Бумаги Комитета лежали поверх пухового одеяла. Для благотворительной организации у него было на удивление много анкет, которые требовалось заполнить, и плюс к этому заявление о приеме, сразу включающее в себя обязательство каждый понедельник присутствовать по два часа на вечерних собраниях.

— Это там она умерла? — мрачно спросила Джордан.

Блисс кивнула, не поднимая взгляда.

— Угу.

— Ты знаешь, кто это сделал, — сказала Джордан. — Ты там была.

— Ты о чем? — спросила Блисс, отложив, наконец, бумаги.

Джордан покачала головой.

— Ты знаешь.

— На самом деле я понятия не имею, о чем ты говоришь. Вам разве не сказали? Это была передозировка наркотиков. А теперь вали отсюда, тошнотик, — сказала Блисс, швырнув подушку в дверь.

О чем вела речь Джордан? Что ей известно? Почему мачеха так разволновалась из-за смерти Эгги? И что такого важного во вступлении в какой-то там благотворительный комитет?

Блисс набрала номер Мими. Она знала, что Мими состоит в Комитете, и хотела убедиться, что та собирается присутствовать на собрании.

Дневник Кэтрин Карвер

25 ноября 1620 года

Плимут, Массачусетс

Сегодня вечером мы праздновали благополучное прибытие в наш новый дом. Мы получили радостные известия: жители этих земель встретили нас с распростертыми объятиями и множеством даров. Они принесли дичь — огромных птиц, которыми можно было бы накормить целое войско, множество овощей и маис. Здесь мы можем начать все сначала, и вид этой зеленой земли, этих девственных просторов, где мы устроим наше поселение, воодушевляет. Все наши мечты воплотятся в жизнь. Именно ради этого мы покинули дом — чтобы дети могли расти в безопасности.
К. К
ГЛАВА 8

Когда занятия окончились, Шайлер села на Девяносто шестой улице на автобус, идущий через весь город, сунула студенческий проездной в щель турникета и уселась на свободное место рядом с изнуренной матерью двоих детишек в прогулочных колясках. Шайлер была одной из немногих учеников Дачезне, пользующихся общественным транспортом.

Автобус медленно тащился по улицам, мимо фирменных бутиков на Мэдисон-авеню, в том числе и бутика с беззастенчиво откровенным названием «Принцы и принцессы», предлагающего элитные наряды для детей до двенадцати лет — французские платья в мелкую оборочку и костюмы «Барбоур» для мальчиков, мимо аптек, где продавались щетки для волос из натуральной щетины стоимостью в пятьсот долларов, мимо крохотных антикварных магазинчиков, торгующих загадочными вещами типа оборудования для изготовления карт и перьев для письма, датирующихся четырнадцатым веком. Потом автобус проехал через зелень Центрального парка в западную часть города, в сторону Бродвея — окружение и декорации сменились на китайские и латиноамериканские ресторанчики и магазины попроще, — и, в конце концов, выехал на Риверсайд-драйв.

Шайлер собиралась спросить у Джека, что означает присланная ей записка, но не сумела перехватить его после урока. Чтобы Джек Форс, никогда прежде не обращавший на нее ни малейшего внимания, сперва вдруг назвал ее по имени, а потом еще адресовал эту записку? Почему вдруг он сообщил ей, что Эгги Карондоле убили? Это что, какая-то шуточка? Скорее всего, он просто забавляется, хочет ее напугать. Шайлер раздраженно тряхнула головой. А даже если Джека Форса внезапно постигло озарение насчет этого дела — ну как в «Законе и порядке», — с чего вдруг он решил поделиться с ней? Они вообще едва знакомы.

На Сотой улице Шайлер дернула желтую ленту и шагнула из автоматических дверей во все еще солнечный день. Она прошла квартал до лестницы, проложенной сквозь зеленые террасы, что разделяли пассажиропотоки, и ведущей прямо к двери ее дома.

Риверсайд-драйв представлял собой живописный, на манер парижских, бульвар в западной части Манхэттена: извилистая улица, вдоль которой расположились величественные особняки в стиле итальянского Ренессанса и великолепные многоэтажные дома в стиле ар-деко. Именно сюда в канун прошлого столетия ван Алены перебрались из своего жилища на Пятой авеню. Некогда они были одним из самых могущественных и влиятельных семейств Нью-Йорка, основавшим многие из городских высших учебных заведений и культурных учреждений, но с годами их богатство и престиж пришли в упадок. К немногому сохранившемуся имуществу относился внушительный особняк во французском стиле, на углу Сто первой улицы и Риверсайд-драйв, который Шайлер звала домом. Массивные кованые двери гармонировали с благородным серым камнем, из которого он был построен, а охраняли его горгульи, несущие стражу на уровне балкона.

Но в отличие от окружающих его подновленных домов здание отчаянно нуждалось в ремонте крыши и в покраске.

Шайлер остановилась у двери и позвонила.

— Да-да, Хэтти, я опять забыла ключи, прости пожалуйста, — извинилась она перед экономкой, жившей в их семье, сколько Шайлер себя помнила.

Белокурая полька в старомодном наряде горничной лишь что-то проворчала.

Шайлер отворила скрипучие двустворчатые двери и на цыпочках прошла через большой зал, темный и затхлый из-за персидских ковров, старинных и ценных, но покрытых слоем пыли. В зале всегда было темно, невзирая на то что несколько больших эркеров выходили на Гудзон — но вид на реку всегда заслоняли тяжелые бархатные портьеры. Вокруг виднелись следы былого размаха, от подлинных стульев Хеппельуайта до массивных чиппендейловских столов, но из-за отсутствия центральной системы кондиционирования летом в доме стояла удушающая жара, а зимой везде гуляли сквозняки. В отличие от пентхауса Ллевеллинов, обставленного дорогостоящими копиями и антиквариатом, купленным на аукционе «Кристис», в доме ван Аленов вся мебель была подлинной и переходила из поколения в поколение.

Большая часть из имеющихся в доме семи спален была заперта и не использовалась, а фамильные ценности прятались под чехлами. Шайлер всегда казалось, что это смахивает на жизнь в скрипучем старом музее. Ее спальня располагалась на втором этаже — небольшая комната, которую она из чувства протеста выкрасила в ярко-желтый цвет, для контраста с темной обивочной тканью и спертым воздухом, господствующим на прочей территории дома.

Девушка свистнула Бьюти, и дружелюбная великолепная гончая бладхаунд подбежала к хозяйке.

— Хорошая, хорошая девочка, — проворковала Шайлер, присела и обняла переполненную счастьем собаку, позволив ей лизнуть себя в лицо.

Как бы скверно ни прошел день, Бьюти всегда помогала Шайлер почувствовать себя лучше. Красавица гончая однажды увязалась за ней, когда Шайлер возвращалась из школы домой — примерно год назад. Собака явно была породистой, с блестящей темной шерстью, красиво сочетающейся с иссиня-черными волосами самой Шайлер. Шайлер была уверена, что хозяева будут искать собаку, и развесила по окрестностям объявления. Но никто так и не пришел за Бьюти, и некоторое время спустя Шайлер прекратила всякие попытки искать законных владельцев псины.

Они вдвоем взлетели по лестнице. Шайлер зашла к себе, впустила собаку и закрыла дверь.

— Ты так рано вернулась?

Шайлер чуть не выпрыгнула из собственной куртки. Бьюти залаяла, потом замахала хвостом и радостно ринулась к незваному гостю. Обернувшись, Шайлер обнаружила, что на кровати восседает ее бабушка. Корделия ван Ален была миниатюрной, похожей на птичку — нетрудно было заметить, от кого Шайлер унаследовала хрупкое сложение и глубоко посаженные глаза, — хотя бабушка обычно пресекала высказывания о фамильном сходстве. Сейчас Корделия пристально смотрела на внучку голубыми блестящими, как у юной женщины, глазами.

— Корделия, я тебя не заметила, — сказала Шайлер.

Бабушка Шайлер запрещала внучке называть себя бабушкой, бабулей или, как говорили некоторые дети, бабой. Наверное, неплохо, когда у тебя есть бабуля, теплая, мягкая, заботливая, подкармливающая внуков домашним печеньем. Но у Шайлер вместо этого была Корделия. Все еще красивая, элегантная женщина, хорошо выглядящая, невзирая на свой не то восьмой, не то девятый десяток — Шайлер толком не знала. Иногда Корделия смотрелась вообще на пятьдесят (а то и меньше, если уж говорить честно). Сейчас она сидела выпрямившись, словно аршин проглотила, и изящно скрестив ноги. Элегантный наряд — черный кашемировый кардиган и свободные, струящиеся брюки из джерси — дополнялся черными туфлями-балеткам от Шанель.

Все детство Шайлер провела с Корделией. Бабушка не заменяла девочке родителей, и даже нельзя сказать, что была особо ласкова с внучкой, но она была рядом. Именно Корделия добилась, чтобы в свидетельстве о рождении Шайлер записали с фамилией матери, а не отца. Именно Корделия устроила ее поступление в Дачезне. Именно Корделия подписывала для Шайлер всяческие разрешения, следила за табелями успеваемости и снабжала девочку скудными карманными деньгами.

— Сегодня занятия отменили, — сообщила Шайлер. — Эгги Карондоле умерла.

Корделия изменилась в лице. На нем на миг промелькнули эмоции — страх, тревога и даже, быть может, беспокойство.

— Я знаю. С тобой все в порядке?

Шайлер кивнула. Они с Эгги были едва знакомы. Ну да, они больше десяти лет учились в одной школе, но это же еще не значит, что дружили.

— Мне надо домашнее задание сделать, — сказала Шайлер, расстегивая куртку.

Она стянула свитер, сняла все остальное и осталась стоять перед бабушкой в тонкой белой майке и черных леггинсах.

Шайлер боялась бабушку, и вместе с тем с детства любила ее, невзирая на то, что Корделия была совершенно не склонна к сентиментальности. Из проявляемых хоть сколько-нибудь чувств Шайлер удалось обнаружить лишь сдержанную терпимость. Бабушка терпела Шайлер. Она ее не одобряла, но терпела.

— Твои отметины делаются отчетливее, — заметила Корделия, глядя на предплечья девушки.

Шайлер кивнула.

Бьюти свила себе гнездо из пухового одеяла Шайлер и уставилась в окно, на реку, поблескивающую за деревьями.

Корделия принялась поглаживать Бьюти по гладкой шерстке.

— Когда-то у меня тоже была такая собака, — сказала она. — Мне тогда было примерно столько же, как тебе сейчас. И у твоей матери тоже.

Корделия печально улыбнулась.

Бабушка редко говорила о матери Шайлер, которая, строго говоря, не была мертва — она впала в кому, когда девочке было около года, и с тех пор так и пребывала в этом состоянии. Врачи единодушно сходились на том, что у нее наблюдается нормальная деятельность мозга и что она может прийти в себя в любой момент. Но этого не случилось. Шайлер каждое воскресенье навещала мать в Колумбийской пресвитерианской больнице, чтобы почитать ей «Санди тайме».

У Шайлер почти не сохранилось воспоминаний о матери, лишь смутный образ печальной, красивой женщины, певшей колыбельные у ее кроватки. Может, ей казалось, что мать тогда была печальна из-за того, как она выглядела сейчас, когда спала — лицо ее было грустным. Красивая и печальная женщина с руками, скрещенными на груди, и с платиновыми волосами, рассыпанными по подушке.

Шайлер хотелось расспросить бабушку про мать и ее гончую, но лицо Корделии вновь приобрело сосредоточенное выражение, и Шайлер поняла, что не узнает сегодня больше ничего нового.

— Ужин в шесть, — произнесла бабушка, прежде чем покинуть комнату.

— Хорошо, Корделия, — пробормотала Шайлер.

Она закрыла глаза и вытянулась на кровати, прижавшись к Бьюти. Солнце начало пробиваться сквозь жалюзи. Бабушка, как всегда, оставалась загадкой. Шайлер не в первый раз пожалела, что не родилась обычной девочкой в обычной семье. Ей вдруг сделалось очень одиноко. Мелькнула мысль — рассказывать ли Оливеру насчет записки Джека? Она никогда прежде не скрывала от него таких вещей. Но сейчас не была уверена, что Оливер не обзовет ее дурочкой за то, что она повелась на дурацкую шутку.

Тут ее телефон пискнул. От Оливера пришла эсэмэска — как будто он знал, какие чувства ее сейчас обуревают.

«Я по тебе соскучился, крошка».

Шайлер улыбнулась. Хоть у нее и нет родителей, но зато есть настоящий друг.
ГЛАВА 9

Похороны Эгги Карондоле всеми атрибутами соответствовали престижному светскому мероприятию. Карондоле принадлежали к числу самых высокопоставленных семейств Нью-Йорка, и безвременная кончина Эгги оказалась лакомым кусочком для таблоидов.

«Смерть старшеклассницы в ночном клубе».

Родителей Эгги трясло, но поделать они ничего не могли. Этот город был одержим богатством, красотой и трагедией. Чем больше красоты, богатства и трагедии, тем крупнее шрифт заголовков. Утром у ворот школы выстроились фоторепортеры в ожидании шанса заснять убитую горем мать (уважаемая Слоана Карондоле, выпускница 1985 года) и скорбящую лучшую подругу (не кто иная, как самая эффектная девушка города, Мими Форс).

Завидев фотографов, Мими порадовалась, что разорилась на костюм «Диор Омм» от Хеди Слимейна. Добыть его на заказ за вчерашний вечер было задачкой не из простых, но если уж Мими чего хотелось, она не отступала. Костюм был сшит из черного атласа и отличался строгим и элегантным покроем. Она будет потрясающе выглядеть в завтрашних газетах — привкус трагедии придаст ей еще больше очарования.

В часовне Дачезне присутствующих рассадили в соответствии со статусом, в точности как на демонстрации мод. Конечно же, Мими предоставили место в первом ряду, между отцом и братом, и втроем они смотрелись просто отлично.

Мать Мими, застрявшая в трехмесячном сафари в Южной Африке, посвященном пластической хирургии (подтяжка лица, замаскированная под отпуск), не смогла вернуться вовремя, потому на похороны их сопровождала красавица Джина Дюпон, близкая подруга их отца, агент по продаже произведений искусства.

Мими знала, что на самом деле Джина — одна из отцовских любовниц, но ей это было безразлично. В детстве ее потрясло упорство, с коим ее родители заводили внебрачные связи, но теперь Мими уже была достаточно взрослой и принимала эти отношения такими, какие они есть, — как необходимую часть церемонии Оскулор, священного целования. Никто не может быть для другого всем. Брак нужен, чтобы сохранять семейное состояние, чтобы подобрать подходящую пару, как в разумной деловой сделке. Жизнь заставила Мими понять, что некоторые вещи можно обрести только за рамками брака, и даже верный супруг их тебе не обеспечит.

Мими заметила, как через боковую дверь вошел сенатор Ллевеллин с семейством. Мачеха Блисс выглядела очень напыщенно в длинной, до полу, черной норковой шубе поверх черного платья; сенатор был облачен в двубортный черный костюм; на Блисс был черный кашемировый свитер и черные обтягивающие брюки. А потом Мими заметила нечто странное: младшая сестра Блисс была полностью в белом.

Кто же надевает белое на похороны? Но стоило Мими оглядеться по сторонам, и она осознала, что едва ли не половина присутствующих в часовне были в белом — и все они сидели по другую сторону прохода. В переднем ряду во главе восседала одетая в белое маленькая сухощавая женщина — Мими никогда прежде ее не видела. Она заметила, что Оливер Хазард-Перри и его родители прошли вперед и поклонились карге в белом, прежде чем отыскать себе места в задних рядах.

Прибыл мэр со свитой, за ним — губернатор с женой и детьми. Все они были, как подобает, в строгих черных одеждах и уселись на скамье за отцом Мими. Мими почувствовала странное облегчение. Все на их стороне зала были одеты уместно, в черное или темно-серое.

Мими была рада, что гроб не открывали. Ей не хотелось снова видеть тот застывший крик — никогда в жизни. В любом случае все это казалось одной большой ошибкой. Мими была уверена, что стражи найдут какое-то разумное объяснение этому всему — в том числе полному исчезновению крови. Потому что Эгги просто не могла умереть. Как сказал ее отец, возможно, Эгги вообще не было в этом гробу.

Началась заупокойная служба. Присутствующие поднялись со своих мест и запели «Ближе, Господь, к Тебе». Мими оторвала взгляд от сборника церковных гимнов и приподняла бровь, заметив, что Блисс пробирается куда-то прочь со своего места. Когда священник произнес подобающие случаю слова, сестра Эгги сказала краткую надгробную речь. Вслед за ней выступили еще несколько учеников, в том числе и брат Мими, Джек, и служба завершилась. Мими следом за родственниками встала со скамьи.

Миниатюрная седовласая матрона, сидевшая напротив них, подошла к отцу Мими и легонько похлопала его по руке. У нее были ярко-голубые глаза — Мими в жизни не видела такой голубизны, на женщине был безукоризненно сидящий костюм от Шанель цвета слоновой кости, а сморщенную шею обвивали нити жемчуга.

Чарльз Форс заметно вздрогнул. Мими никогда не видела отца таким. Ее отец был сдержанным человеком с царственными манерами, копной серебряных волос и военной выправкой. Поговаривали, что Чарльз Форс — это та сила, что на самом деле правит Нью-Йорком. Сила, стоящая за властью.

— Корделия, — произнес отец и склонил голову, приветствуя старуху. — Рад наконец-то вас видеть.

— Да, мы не виделись слишком давно.

У женщины был отчетливый, чуть гнусавый выговор истинной янки. Чарльз не ответил.

— Ужасная потеря, — произнес он после некоторого молчания.

— Да, невероятное несчастье, — согласилась почтенная леди. — Хотя его можно было предотвратить.

— Я не вполне понимаю, о чем вы, — отозвался Чарльз с искренним недоумением.

— Вам не хуже моего известно, что их следовало предупредить…

— Довольно. Здесь не место для этого разговора, — произнес Чарльз, понижая голос и придвигаясь поближе к собеседнице.

Мими напрягла слух, стараясь расслышать продолжение беседы.

— И вечно вы робеете перед правдой. Вы все такой же, как всегда, заносчивый и слепой… — произнесла женщина.

— А если бы мы послушались вас и принялись сеять страх? К чему бы мы тогда пришли? — холодно вопросил Чарльз. — Вы добились бы того, чтобы мы ютились в пещерах.

— Я обеспечила бы нам выживание. А вместо этого мы снова стали уязвимы, — ответила Корделия, ее скрипучий голос дрожал от гнева. — Вместо этого им снова позволили вернуться и начать охоту. Если б я располагала властью, если бы конклав прислушался ко мне, к Тедди…

— Но они не прислушались. Они выбрали главой меня, как обычно, — ровным тоном перебил ее Чарльз. — Но сейчас не время бередить старые раны и обиды. — Он нахмурился. — А вы… нет, вы не знаете. Мими, Джек — подойдите.

— А, те самые двойняшки! — Корделия загадочно улыбнулась. — Снова вместе.

Мими не понравилось, как посмотрела на нее старая карга — оценивающе, но с таким видом, словно она уже все о ней знает.

— Это Корделия ван Ален, — угрюмо произнес Чарльз Форс. — Корделия — это те самые двойняшки. Бенджамин и Маделин.

— Рад с вами познакомиться, — вежливо произнес Джек.

— И я, — буркнула Мими.

Корделия любезно кивнула. Она снова повернулась к Чарльзу и яростно прошептала:

— Вы обязаны поднять тревогу! Мы должны быть бдительны! Время еще есть. Мы еще можем остановить их, если только вы найдете в себе силы простить. Габриэлла…

— Не говорите мне о Габриэлле! — оборвал ее Чарльз. — Никогда! Я не желаю больше слышать ее имя. В особенности от вас.

Мими стало любопытно: кто такая Габриэлла? Почему отец так разволновался, услышав это имя? При виде того, как он отреагировал на слова этой старухи, Мими ощутила прилив гнева и раздражения.

Взгляд Корделии смягчился.

— Прошло пятнадцать лет, — произнесла она. — Неужели этого недостаточно?

— Рад был повидаться с вами, Корделия. Всего хорошего, — отрезал Чарльз.

Старая женщина нахмурилась и зашагала прочь, не сказав более ни слова.

Мими заметила, что Шайлер ван Ален двинулась за ней, оглянувшись с дурацким выражением лица, как будто стеснялась действий своей бабушки. Еще бы ей не стесняться!

— Па, это кто такая? — поинтересовалась Мими, заметив, что отец нервничает.

— Корделия ван Ален, — тяжело отозвался Чарльз и ничего более не добавил.

Как будто сказанное само по себе все объясняло.

— Надеть на похороны белое — это надо ж! — фыркнула Мими, презрительно скривившись.

— Черное — это цвет ночи, — пробормотал Чарльз. — Белое — вот истинный цвет смерти.

Он бросил на свой черный костюм взгляд, исполненный тревоги.

— Чего-чего? Па, о чем ты?

Но Чарльз лишь покачал головой, погрузившись в свои мысли.

Мими заметила, что Джек помчался за Шайлер и эта парочка принялась о чем-то оживленно перешептываться. Мими понятия не имела, что эта Шайлер о себе воображает, и ей было наплевать, даже если окажется, что та, в конце концов, представляет-таки интерес для Комитета. Но ей не нравилось, как Джек смотрит на Шайлер. Он никогда ни на кого так не смотрел — кроме нее самой, Мими.

И Мими желала и впредь оставаться единственной.
ГЛАВА 10

Блисс поняла, что не может этого вытерпеть. Заупокойная служба продолжалась, но она решила, что ей необходимо уйти. У нее просто сдали нервы. До сих пор ей пришлось присутствовать лишь на одних похоронах — после кончины двоюродной бабушки, но там никто особо не печалился. Блисс готова была поклясться, что слыхала, как родители во время прощальной церемонии переговаривались: «Пора уже». И в ответ: «Да, давно уже пора». Бабушка Гертруда дожила до ста десяти лет и прославилась после того, как о ней сняли сюжет для программы «Сегодня», и когда Блисс навещала ее на ранчо за день до кончины, старая перечница была бодрой, как всегда.

— Пора мне уходить, милочка, — сказала она тогда Блисс. — Я это знаю. Но мы с тобой еще встретимся.

Эгги, по крайней мере, не хоронили в открытом гробу, но Блисс по-прежнему начинало подташнивать, стоило лишь подумать о лежащем в нем мертвом теле, всего в каких-то нескольких футах от нее. Вскоре после прихода Блисс удалось-таки выбраться оттуда, где она сидела с мачехой — та все равно была очень занята: пыталась обменяться приветствиями со всеми прочими присутствующими мамашами учеников.

Блисс украдкой пробралась к выходу. По дороге она перехватила взгляд Мими. Подруга выразительно приподняла бровь, и Блисс прошептала одними губами: «Уборная», чувствуя себя как-то по-глупому из-за того, что пришлось так сделать.

«Да что она повадилась за мной следить?» — возмутилась в глубине души Блисс по пути к выходу. Цепляется хуже мачехи! Это раздражало. Блисс осторожно выскользнула через заднюю дверь — и тут же налетела на другого желающего удрать незаметно.

Дилан был в облегающем черном костюме, белой рубашке и узком черном галстуке и выглядел примерно как музыкант из группы «Строукс». Он улыбнулся девушке.

— Куда-то торопишься?

— Э-э… да нет, просто жарко там, — запинаясь, пробормотала Блисс.

Дилан кивнул, раздумывая над ее словами. Они, по сути, не разговаривали с вечера пятницы, с той беседы в переулке между двумя ночными клубами. Блисс намеревалась отыскать Дилана, просто чтобы извиниться за то, что проигнорировала его вчера. Вообще-то на самом деле ей особо не за что было извиняться. В конце концов, не то чтобы они с Диланом были друзьями, просто проговорили вечер. Ничего особенного.

Только на самом деле разговор был очень даже особенный. В тот вечер Дилан рассказал ей про свою семью и про то, как ненавидел школу-интернат в Коннектикуте. А Блисс рассказала ему про Хьюстон и как она ездила в школу на дедушкином «кадиллаке» с открытым верхом и все над ней посмеивались. Конечно, эта машина была совсем как лодка, с крыльями-стабилизаторами. А еще Блисс призналась, что чувствует себя в Дачезне не в своей тарелке и что ей вообще не нравится Мими.

Редкостным облегчением было пооткровенничать с ним, впрочем, Блисс пожалела об этом, едва дойдя до дома, она боялась, что Дилан как-нибудь изыщет способ поделится с Мими ее секретами, хотя Блисс и знала, что это невозможно. Мими принадлежала к сливкам местного общества. Дилан же обретался за пределами круга избранных, вместе со всякими неудачниками. Этим двоим просто негде было встретиться. Если бы Дилан попробовал приблизиться к Мими, она бы его убила взглядом прежде, чем он успел бы открыть рот.

— Может, смоемся? — поинтересовался Дилан, выжидательно вздернув брови.

Смыться с похорон. А не плохая идея! Всем ученикам полагалось присутствовать на заупокойной службе — таково было строгое распоряжение. Блисс вообще в жизни прогуляла один-единственный урок — физкультуру, как-то раз, когда они с друзьями решили пойти в кино посмотреть новый ужастик. Клевый был день: фильм оказался еще хуже, чем можно было подумать, и они потихоньку вернулись в школу, их так и не засекли.

На самом деле в Дачезне разрешалось прогулять уроки дважды в семестр: это было частью так называемой гибкой программы обучения. Школа понимала, что иногда стресс оказывается слишком велик и что ученикам время от времени необходимо прогуливать. Просто поразительно: школьные правила умудрились включить в себя даже мятеж, аккуратно увязав его с общей жесткостью и логичностью.

Но, насколько было известно Блисс, прогуливать похороны не разрешалось никому. Это сочтут уже серьезным нарушением. Особенно с учетом того, что ее, Блисс, считают одной из лучших подруг Эгги, поскольку они тусовались в одной компании.

— Пойдем, — решительно сказал Дилан и взял ее за руку.

Блисс двинулась за ним, но тут из дверей часовни появился еще кто-то.

— Куда это ты собралась? — поинтересовалась у сестры Джордан Ллевеллин, буравя Блисс взглядом большущих глаз.

— А ты вообще кто? — спросил Дилан.

— Отвали по-хорошему, — предупреждающе произнесла Блисс.

— Не ходи. Это опасно, — сказала Джордан, в упор взглянув на Дилана.

— Пойдем. Она просто дурит, — откликнулась Блисс, хмуро взглянув на сестру.

Та, во всем белом, выглядела так, словно собралась к первому причастию.

— Я маме расскажу! — пригрозила Джордан.

— Да рассказывай кому хочешь! — огрызнулась в ответ Блисс.

Дилан ухмыльнулся, и Блисс, не говоря более ни слова, последовала за ним через черный ход, вниз по лестнице, на первый этаж.

Из выходящей на заднюю лестницу комнаты с копировальным аппаратом выглянула одна из школьных техничек.

— Вы что это тут делаете? — подбоченившись, поинтересовалась она.

— Адриана, ну будь лапочкой, — улыбнулся Дилан.

Та покачала головой, но улыбнулась в ответ.

Блисс понравилось, как по-дружески Дилан обращается с персоналом. Он просто вежливо разговаривал — но все равно это было здорово. Мими относилась к обслуге с уничижительной снисходительностью.

Дилан провел Блисс через боковую дверь, мимо мусорных контейнеров, и через служебный вход. Вскоре они выбрались на волю и зашагали по Девяносто первой улице.

— Тебе чем хочется заняться? — спросил Дилан.

Блисс пожала плечами и вдохнула бодрящий осенний воздух. Вот сейчас ей действительно начало что-то нравиться в Нью-Йорке. Эта прозрачная, свежая осенняя погода. У них в Хьюстоне ничего подобного не бывало. Там осень колебалась от сырой и теплой к дождливой и обратно. Блисс сунула руки в карманы своего лайкового плаща «Хлое».

— Это Нью-Йорк, мы можем здесь заняться чем угодно, — поддразнивающе произнес Дилан. — Перед нами целый город. Можем сходить посмотреть стриптиз или дурацкую комедию. Или вот в университете сегодня лекция Дерриды. Можем в «Пирсе» поиграть в шары. А как насчет того бара в Ист-Виллидже, где за официантов настоящие бельгийские монахи? Или покатаемся в Центральном парке на лодке?

— А может, просто сходим в музей? — спросила Блисс.

— О, любительница прекрасного, — улыбнулся Дилан. — Ладно. В какой?

— В «Метрополитен», — решила Блисс.

Она была там всего однажды, и только в магазине подарков, где мачеха несколько часов выбирала гравюры с изображениями цветов на сувениры.

Они направились к Пятой авеню и вскоре добрались до «Метрополитена». На лестнице у входа было полно народу: кто-то торопливо жевал ланч, кто-то фотографировал, кто-то просто грелся на солнышке. Здесь царила атмосфера как во время массовых народных гуляний: с одной стороны доносилось ритмичное выстукивание на бонго, небольшом сдвоенном барабане, с другой из переносного магнитофона звучало регги. Блисс с Диланом поднялись по лестнице и вошли в музей.

В вестибюле бурлила жизнь: школьники, явившиеся на экскурсию, толпились вокруг преподавателей; быстрым шагом проходили молодые художники с этюдниками под мышкой; множество переговаривающихся туристов обеспечивали натуральное вавилонское смешение языков.

Дилан сунул в окошко кассы десятицентовик.

— Два билета, пожалуйста, — с невинной улыбкой произнес он.

Блисс несколько смутилась. Она посмотрела на объявление: «Рекомендуемое пожертвование — 15 долларов». Ну, по-своему он прав. Рекомендуемое, а не обязательное. Кассир молча выдал им круглые метрополитеновские значки. Судя по всему, ему было не привыкать.

— Ты когда-нибудь бывала в храме Дендур? — поинтересовался Дилан, увлекая Блисс в северное крыло музея.

Девушка покачала головой.

— Нет. А что это такое?

— Стой, — скомандовал Дилан. Он осторожно прикоснулся к ее лицу. — Закрой глаза.

Блисс хихикнула.

— Зачем?

— Просто закрой, и все, — сказал он. — Поверь мне.

Блисс зажмурила глаза и прикрыла их ладонью, Дилан взял ее за руку и повел за собой. Блисс шла, спотыкаясь, ей показалось, будто впереди какой-то лабиринт, пока Дилан быстро вел ее вперед, несколько раз резко повернув. Наконец, даже не открывая глаз, Блисс почувствовала, что вокруг нее большое замкнутое пространство.

— Открой глаза, — прошептал Дилан. Блисс повиновалась.

Они стояли перед руинами египетского храма, здание было величественным и в то же время примитивным, контрастирующим со строгими современными пропорциями музея. Оно ошеломляло. Зал был пуст, лишь длинный канал огибал платформу с установленным храмом. Это было потрясающее произведение искусства, а от стоящей за ним истории и от того, что музей так педантично перевез и воссоздал его и теперь храм смотрелся здесь, на Манхэттене, как в родном ландшафте, у Блисс голова пошла кругом.

— О господи.

— Ага! — сказал Дилан с озорным блеском в глазах.

Блисс едва сдержала слезы. Никто и никогда не делал для нее ничего столь же романтичного…

Дилан посмотрел ей в глаза и потянулся к ее губам.

Блисс моргнула, сердце ее лихорадочно забилось от восторга. Она потянулась навстречу Дилану, подняв лицо для поцелуя. Он казался нежным и преисполненным надежды и отчего-то очень уязвимым из-за того, что не решался посмотреть ей в глаза.

Их губы встретились.

Тут-то оно и произошло.

Мир сделался серым. Блисс была в своем теле, но не в своем. Помещение вокруг нее сжалось. Весь мир съежился. Стены храма стали целыми. Она очутилась в пустыне. Она чувствовала на губах едкий привкус песка и ощущала спиной жар солнца. Несметное множество скарабеев, черных и белых, с жужжанием вылетело из двери храма. И Блисс закричала.

Дневник Кэтрин Карьер

10 ноября 1620 года

Плимут, Массачусетс

Сегодня Майлз Стендиш отправил отряд вниз по побережью, в Роанок, чтоб доставить туда лекарства, еду и другие припасы. Их не будет довольно долго, плавание займет две недели. У меня все сердце изболелось из-за того, что Джон уплывает с ними. До сих пор мы были в безопасности, но кто знает, надолго ли это? Никто не ведает. Дети растут быстро и радуют всех. Родилось множество двоен. У Эллертонов недавно появилась тройня. Ко мне приходила в гости Сюзанна Уайт, ее муж, Вильям, тоже отправился в Роанок. Мы сошлись во мнении о том, что это было благоприятное время. Благословение с нами
К. К

ГЛАВА 16

Ее родители собрались уходить. Мими у себя в спальне услышала стук каблуков матери по мраморному полу и более тяжелые шаги отца.

— Крошка, ау! — произнесла Тринити, постучавшись к дочери. — Мы с папой уходим.

— Входи, — отозвалась Мими.

Она надела длинные массивные серьги и принялась внимательно изучать свое отражение в зеркале.

Тринити отворила дверь и вошла. На ней было длинное, по щиколотку, платье, как решила Мими, от Валентино, а на плечах красовался роскошный соболий палантин. У Тринити была изящная, чарующая фигура, а длинные белокурые волосы локонами ниспадали на плечи. Мать Мими часто фотографировали для светских новостей и модных журналов.

Родители собрались на какой-то благотворительный бал. Они вечно куда-то уходили. Мими даже вспомнить не могла, когда они ужинали дома. Иногда она вообще их неделями не видела.

Мать проводила время в салоне красоты, в спортзале, у своего психотерапевта или в бутиках на Мэдисон-авеню, а отец постоянно был на службе.

— Не задерживайся допоздна, — наставительно произнесла Тринити, поцеловав дочь в щеку. — Кстати, ты чудесно выглядишь. Это то самое платье, что я тебе купила?

Мими кивнула.

— Тебе не кажется, что эти серьги здесь лишние? — поинтересовалась мать.

Мими была уязвлена. Она терпеть не могла, когда ее критиковали.

— Мне кажется, мама, они отлично смотрятся.

Тринити пожала плечами.

Мими заметила, что в дверях с нетерпеливым видом стоит отец. Он возбужденно разговаривал с кем-то по мобильному. В последнее время отец выглядел более встревоженным, чем обычно. Что-то беспокоило его, он был поглощен своими мыслями и рассеян. Как-то Мими вернулась домой намного позже дозволенного времени, когда она кралась через кухню, отец, наливавший себе коньяк, заметил ее, но не сказал и слова.

— А где Джек? — поинтересовалась мать и огляделась, как будто Джек мог прятаться под туалетным столиком.

— Уже там, — отозвалась Мими и пояснила. — Мой приятель опаздывает.

— Ну, желаю приятно провести время, — произнесла Тринити и потрепала Мими по щеке. — Смотри там, не влезай особо в неприятности.

— И доброй ночи, — добавил Чарльз, закрывая за собой дверь.

Мими снова взглянула на себя в зеркало. Отчего-то всякий раз, когда родители желали ей доброй ночи еще вечером, она чувствовала себя лишенной чего-то. Брошенной. Так она и не смогла к этому привыкнуть. Мими сняла серьги. Мать права, к этому платью они не подходят.

Вскоре после ухода родителей появился, наконец, ее итальянец. Он сильно изменился со дня их встречи в «Барниз». Самоуверенность исчезла вместе с хищной улыбкой. Мими их выпила. Ситуацию контролировала она. Она почти насытилась им, он был слишком легкой добычей. Никто не мог стать с ней вровень.

— Я поведу, — сказала Мими, доставая ключи у него из кармана.

Итальянец не возразил.

До особняка Общества по изучению Северной и Южной Америки было недалеко, но Мими все равно по пути несколько раз проскочила на красный свет, заставив машину «скорой помощи» резко свернуть во избежание столкновения.

Она остановилась у навеса и, когда они выбрались из машины, бросила ключи привратнику.

Итальянец последовал за ней, как щенок. Они вошли в особняк вместе.

Мими смотрелась потрясающе в непроглядно черном атласном платье от Питера Сома, волосы ее были уложены в узел, а единственным украшением служила тройная нить жемчугов из Южного моря, фамильная драгоценность. Мими дернула кавалера за руку и направила вверх по лестнице. И натолкнулась на свою лучшую подругу, Блисс Ллевеллин, слившуюся в страстном поцелуе с этим ничтожеством, Диланом Бардом.

— Привет, — ледяным тоном произнесла Мими.

И когда же это успело назреть? Мими не любила оказываться не в курсе дела.

Блисс оторвалась от губ Дилана и покраснела, увидев подругу. Помада у Блисс была размазана, а волосы растрепаны. Дилан самодовольно улыбнулся Мими.

— Блисс. В уборную. Немедленно.

Блисс взглянула на Дилана виновато, но все-таки безропотно последовала за Мими в дамскую уборную.

Мими проверила кабинки и выгнала из туалета девушку из обслуги. Убедившись, что в уборной никого нет, она повернулась к Блисс.

— Черт побери, что с тобой происходит? Ты с этим типом? — с негодованием произнесла она. — Ты же могла заполучить любого парня, какого пожелаешь!

— Но мне нравится этот! — с вызовом бросила Блисс. — Он клевый!

— Клевый, — протянула Мими так, словно в этом слове был десяток слогов. Кле-е-е-е-евый.

— У тебя что, проблемы? — дерзко поинтересовалась Блисс.

— Проблемы? У меня нет никаких проблем. Кто сказал, что у меня проблемы? — переспросила Мими, оглядываясь с таким видом, словно ожидая увидеть кого-то.

— Это из-за той истории в Коннектикуте? — спросила Блисс. — Он тут ни при чем.

— Что еще за история? — отозвалась Мими.

— Ну, не знаю, я слыхала, что с какой-то девушкой в Гринвиче произошел несчастный случай и Дилан был как-то в это втянут, — объяснила Блисс. — Но в любом случае это неправда.

Мими пожала плечами. Она впервые услыхала об этой истории, но ничуть не удивилась.

— Я просто не понимаю, отчего ты тратишь на него время.

— За что ты его так ненавидишь?

Вопрос застал Мими врасплох. А ведь правда: Дилан вызывал у нее совершенно несообразное отвращение. За что она его ненавидит? Мими не знала, но нутром чувствовала, что его следует ненавидеть, а нутро ее никогда не подводило. Чем-то этот тип ей не нравился, но ничего конкретно она сказать не могла.

— Кстати, а что с твоим парнем? У него вид как у зомби, — заявила Блисс, указав в угол.

Итальянский наследник зашел следом за ними в дамскую уборную и теперь пускал слюни, прислонившись к колонне у дверей. Похоже, у Мими все парни такие — умственно неполноценные.

— С ним я позже разберусь.

— Я пошла обратно к моему парню, — с нажимом произнесла Блисс.

— Ладно. Но не забудь, что в понедельник тебе на собрание Комитета.

Блисс и вправду чуть не позабыла об этом. Она вообще не была уверена, что ей хочется вступать в какой-то чванливый общественный комитет, но нужно было как-то умиротворить Мими.

— Да, конечно.

Мими посмотрела вслед уходящей подруге. Экая досада! Мими беспокоило, что у Блисс вдруг прорезалось стремление к независимости. Она больше всего на свете ненавидела мятежи среди подчиненных. Мими вышла из уборной, дернув своего кавалера за галстук, чтобы тот следовал за ней. И тут во второй раз увидела картину, уязвившую ее до глубины души. Ее брат Джек танцевал с этой девчонкой, ван Ален, и прижимал ее к себе. Мими даже затошнило от возмущения.

Когда Шайлер была с Джеком, время и пространство словно бы застывали. Она даже не чувствовала, что находится в комнате, тесно набитой потными подростками. Они двигались в одном ритме, их тела полностью гармонировали друг с другом. Джек умело прижимал ее к себе, наклонившись так, чтоб его дыхание легко касалось ее шеи. Странно: почему она так отчетливо различает его в темноте, при том что остальные превратились в размытые пятна?

Шайлер закрыла глаза и на мгновение увидела их двоих, только одетых иначе. Они находились в этом же бальном зале этого же особняка, только на сто лет раньше. Она — в длинном вечернем платье, с корсетом и шелковыми нижними юбками, а он — в белом смокинге, красивый и галантный. Сексуальное колдовство песни «Мьюз» сменилось нежным вальсом.

Это походило на сон, но не было сном.

— Что происходит? — спросила Шайлер у кружащего ее Джека.

Бальный зал был наполнен светом и негромкой музыкой. Звенели бокалы с шампанским, легко трепетали дамские веера.

Но Джек лишь улыбнулся.

Они продолжали танцевать, и Шайлер обнаружила, что ей знаком замысловатый рисунок танца. Когда музыка закончилась, они вежливо похлопали.

Шайлер огляделась по сторонам и внезапно снова очутилась в настоящем времени, в своем платье в стиле пятидесятых, а Джек — в синем блейзере и с красным галстуком. Шайлер моргнула. У нее что, разыгралось воображение? Или все же это происходило на самом деле? Она была сбита с толку и не знала, что и думать.

— Давай отдохнем немного, — предложил Джек.

Он взял Шайлер за руку и вывел ее из круга танцующих. Они вышли на балкон. Джек закурил и предложил ей.

— Хочешь?

Шайлер покачала головой.

— С тобой это тоже случилось? — спросила она.

Джек кивнул, затянулся и выпустил дым.

Они смотрели на Парк-авеню. Шайлер подумала, что это самая красивая улица на свете — после Риверсайд. Парк-авеню, ее величественные ряды зданий довоенной постройки, караваны желтых такси, плывущие в обе стороны… Все-таки Нью-Йорк — волшебное место.

— Что это было?

Но прежде чем Джек успел что-либо ответить, изнутри здания донесся крик. Они переглянулись, подумав об одном и том же. Смерть Эгги. Неужели еще кто-то?… Они помчались в коридор.

— Ничего страшного, — сказала Мими Форс. — Он просто потерял сознание. Китти, да успокойся же!

Итальянец, кавалер Мими, валялся без чувств на лестничной площадке, и в лице у него не было ни кровинки.

— Джек, поможешь? — бросила Мими, увидев в дверях брата.

Джек кинулся к сестре и помог усадить итальянца.

Шайлер заметила, как Джек что-то гневно выговаривает Мими, и расслышала долетевшие до нее обрывки фраз: «…перешла границу… Ты могла убить его… Не забывай, что говорят стражи…»

Шайлер встала, не зная, что ей делать. Тут появились Блисс с Диланом. Дилану хватило одного взгляда на мизансцену.

— Дай-ка угадаю, он был с Мими Форс?

Шайлер кивнула.

— Пожалуй, пора нам отсюда сваливать.

— Совершенно с тобой согласна, — отозвалась Блисс.

Шайлер в последний раз взглянула на Джека. Он по-прежнему спорил с сестрой и даже не заметил, что Шайлер уходит.

Дневник Кэтрин Карвер

20 декабря 1620 года

Плимут, Массачусетс

Мужчины отправились в путь уже давным-давно, но до сих пор от них нет никакой весточки. Они уже должны были добраться до места и вернуться обратно с новостями из той колонии. Но от них по-прежнему ничего не слышно. Дети составляют мне компанию, и мы проводим время, читая вслух книги, которые мне удалось привезти с собой. Если бы только мы могли сойти с корабля! На нем постоянно сыро и ужасно тесно. Но дома еще не достроены. Мужчинам разрешено разбить лагерь на берегу, а мы вынуждены оставаться здесь, в этом мрачном месте. Мне страшно, но я утешаю себя тем, что я непременно почувствовала бы, если бы Джон и остальные погибли. Пока же я не почувствовала и не увидела ничего. Среди колонистов витают сомнения, действительно ли мы спаслись. Ходят слухи, что кто-то из них здесь, скрывается среди нас. Шепотки и подозрения множатся. Говорят, будто парнишка Биллингтонов пропал. Исчез. Сгинул. Но кто-то вспомнил, что он мог уйти с отрядом в Роанок, потому мы пока не переживаем. Мы наблюдаем и ждем, затаив дыхание.
К. К
ГЛАВА 17

Сколько Шайлер себя помнила, воскресенья она всегда проводила в больнице. Когда она была помладше, они с бабушкой добирались до дальнего края Манхэттена на такси. К Шайлер все настолько привыкли, что охранники даже не выдавали ей бейджика посетителя, а просто махали, чтобы проходила. Теперь, когда она стала старше, Корделия редко присоединялась к ней во время этих еженедельных визитов, и Шайлер ездила одна.

Она прошла через приемный покой, куда доставляли больных «скорые», через застекленный коридор, мимо киоска с подарками, воздушными шариками и цветами. Девушка купила в киоске газету и прошла к заднему лифту. Ее мать находилась на верхнем этаже, в отдельной палате, обставленной как номер люкс какого-нибудь из лучших отелей города.

На Шайлер, в отличие от большинства людей, больницы не производили угнетающего впечатления. Слишком уж много времени она провела здесь в детстве, катаясь по коридорам на взятом взаймы кресле-каталке и играя в прятки с медсестрами и санитарами. Каждое воскресенье она ела в здешней столовой в подвальном этаже, и раздатчики нагружали ей тарелку беконом, яичницей и вафлями.

В коридоре ей встретилась постоянная сиделка матери.

— Сегодня хороший день, — с улыбкой сообщила сиделка.

— О, здорово! — Шайлер улыбнулась в ответ.

Ее мать пребывала в коме большую часть жизни девочки. Когда ей было несколько месяцев, у Аллегры случилась аневризма, и она впала в кому. Почти все время она спокойно лежала в постели, не шевелясь и едва дыша.

Но в «хорошие» дни что-то происходило: дрожание опущенных век, шевеление большого пальца, подергивание щеки. Иногда мать вздыхала, неизвестно почему. Это были малые, бесконечно малые напоминания о прежней, полной энергии женщине, ныне заживо заключенной в кокон смерти.

Шайлер вспомнила заключение докторов, сделанное почти десять лет назад. «Все ее органы функционируют. Она абсолютно здорова, за одним исключением. Отчего-то ее разум закрылся от тела. У нее сохраняются нормальные схемы сна и бодрствования, и мозг ее не мертв, ни в каком отношении. Нейроны работают. Но она не приходит в сознание. Это загадка». Как ни удивительно, но врачи по-прежнему были убеждены: сохраняется шанс, что при удачном стечении обстоятельств мать Шайлер очнется. «Иногда это оказывается песня. Или голос из прошлого. Что-то работает спусковым крючком, и больные приходят в себя. На самом деле она может очнуться в любое мгновение».

Несомненно, Корделия верила в это и хотела, чтобы Шайлер читала Аллегре, пусть мать знает ее голос, быть может, в какой-то момент откликнется на него.

Шайлер поблагодарила сиделку и бросила взгляд в маленькое дверное окошко.

И увидела в палате какого-то человека.

Шайлер взялась за дверную ручку и, не поворачивая ее, снова взглянула в окошко.

Человек исчез.

Шайлер моргнула. Она готова была поклясться, что видела там седого мужчину в темном костюме, он стоял на коленях у постели ее матери, спиной к двери, и держал ее за руку. Плечи его вздрагивали, и казалось, что он плачет.

Это был уже второй раз. Шайлер сделалось не столько тревожно, сколько любопытно. Первый раз она мельком заметила его несколько месяцев назад, когда ненадолго вышла из палаты принести себе стакан воды. Вернувшись, она испугалась, увидев в палате кого-то еще. Она заметила краем глаза мужчину: он стоял у шторы и смотрел в окно на текущий внизу Гудзон. Но в тот миг, как Шайлер вошла в палату, он исчез. Она даже не видела его лица — только спину и аккуратно подстриженные седые волосы.

Сперва Шайлер было страшно. Она не могла понять, что это — призрак или игра света и ее воображения. Но ей чудилось, будто она знает, кем может быть бесплотный посетитель.

Шайлер медленно отворила дверь и вошла в палату. Она положила на стоявший у телевизора столик на колесиках толстую пачку воскресных газет.

Мать лежала на кровати, руки ее были сложены на животе. Светлые волосы, длинные и блестящие, рассыпались по подушке. Шайлер никогда не видела никого красивее своей матери. У нее было лицо мадонны с картины эпохи Ренессанса, безмятежное и исполненное покоя. Шайлер подошла к стулу в изножье кровати и снова оглядела комнату. Она заглянула в уборную, которой мать никогда не пользовалась. Потом отдернула шторы, почти ожидая, что за ними кто-то прячется. Пусто.

Разочарованная, Шайлер вернулась на свое место у кровати.

Она развернула воскресную газету. О чем почитать сегодня? О войне? Нефтяном кризисе? Стрельбе в Бронксе? Или выбрать журнальную статью о новой, экспериментальной испанской кухне? Шайлер решила остановиться на разделе о свадьбах и торжествах. Кажется, матери он нравился. Иногда, когда дочь читала ей что-нибудь особо интересное из светских сенсаций, у матери подергивались пальцы ног.

Шайлер принялась за чтение.

— «Сегодня днем Кертни Уоллах и Гамильтон Фишер Стивенс сыграли свадьбу в «Пирре». Новобрачной тридцать один год. Она окончила Гарвардский университет и Гарвардскую бизнес-школу…»

Она с надеждой взглянула на мать.

Никакого движения.

Шайлер предприняла другую попытку.

— «Вчера вечером Марджори Филдкрест Голдман вышла замуж за Натана Макбрайда. Свадьба проходила в «Трибека Руфтоп». Невесте двадцать восемь лет. Она — один из редакторов…»

Опять ничего.

Шайлер просмотрела анонсы. Она никогда не могла предсказать, что именно понравится матери. Сперва она думала, что Аллегра реагирует на новости о знакомых, о браках наследников и наследниц старинных нью-йоркских семейств. Но с тем же успехом мать могла вздохнуть, слушая трогательную историю о двух программистах, встретившихся в баре в Квинсе.

Мысли Шайлер вернулись к загадочному посетителю. Она снова оглядела комнату и кое-что заметила. На столике стояли цветы. Букет белых лилий в хрустальной вазе. Недешевые гвоздики, продающиеся внизу. Изысканная композиция из высоких, великолепных цветов. Их пьянящий запах заполнял палату. Просто поразительно, как она не заметила их сразу. Кто же решил принести цветы женщине, которая лежит в коме и не способна их увидеть? Кто здесь был? И как ушел? И, что еще важнее, как он сюда попал?

Может, стоит рассказать об этом бабушке? Прошлый визит она сохранила в тайне, побоявшись, что Корделия примет какие-нибудь меры, чтоб незнакомец больше не появлялся. Шайлер думала, что Корделия не одобрит визитов к ее дочери какого-то неизвестного мужчины.

Шайлер перевернула страницу.

— «Кэтрин Элизабет де Мениль заключила помолвку с Николасом Джеймсом Хоупом-третьим».

Она взглянула на безмятежное лицо матери. Ничего. Даже складки у губ — призрака улыбки, и той нет.

Шайлер взяла холодную руку Аллегры и погладила. Внезапно по щекам ее покатились слезы. Такого не случалось уже давненько — чтобы она расплакалась при виде матери. Но сейчас девушка плакала, не сдерживаясь. Мужчина, которого она видела сквозь окошко, тоже плакал. Тихая палата была наполнена неизбывным горем, и Шайлер рыдала обо всем, что утратила.
ГЛАВА 18

В понедельник в школе Оливер встретил Шайлер холодно. Он сел в столовой рядом с Диланом и не стал занимать место для подруги. Она помахала им рукой, но в ответ ей помахал только Дилан. Шайлер съела свой сэндвич в библиотеке, хлеб показался ей черствым, сухим и непропеченным, и у нее быстро пропал аппетит. Положение усугублялось тем, что, невзирая на их субботний танец, Джек Форс снова вел себя так, как будто ничего и не было. Он сидел со своими друзьями, постоянно околачивался рядом с сестрой и, по сути, вел себя совершенно по-прежнему. Как будто он ее и знать не знает. И это причиняло Шайлер боль.

Когда занятия закончились, Шайлер заметила Оливера у шкафчиков, он смеялся над чем-то сказанным Диланом. Дилан взглянул на девушку с сочувствием.

— Ладно, чувак, до встречи, — сказал Дилан, хлопнув Оливера по плечу. — Пока, Скай.

— Пока, Дилан, — отозвалась Шайлер.

Тогда, после того танца, они втроем — она сама, Блисс и Дилан — зашли перекусить в «Потрясающую пиццу Софии». Они поискали Оливера, но тот уже ушел. Возможно, он теперь никогда их не простит за то, что они что-то делали без него. Точнее говоря, он никогда не простит ее, Шайлер. Она достаточно хорошо знала Оливера, чтобы понять, что совершила самое настоящее предательство. Он ожидал, что подруга пойдет следом за ним, а она вместо этого отправилась танцевать с Джеком Форсом. Теперь Оливер накажет ее, лишив своей дружбы. Дружбы, которая была ей необходима, словно солнечный свет.

— Привет, Олли, — произнесла Шайлер.

Оливер не ответил. Он продолжал складывать книги в сумку, не глядя на девушку.

— Олли, ну будет тебе! — взмолилась Шайлер.

— Чего?

Оливер дернул плечом, как будто лишь сейчас заметил ее присутствие.

— Что значит — «чего»? Ты сам знаешь, — отозвалась Шайлер, сверкнув глазами.

В глубине души она пришла в ярость от его поведения. Ей что, нельзя ни с кем больше дружить? Что это тогда за дружба?

— Ты мне ни разу не позвонил за выходные. Мне казалось, мы собирались пойти в кино.

Оливер нахмурился.

— Что, правда? Что-то не припоминаю, чтобы мы о чем-то договаривались. Но знаешь, некоторым свойственно менять свои планы и не предупреждать об этом других.

— Что ты имеешь в виду?

Оливер пожал плечами.

— Ничего.

— Ты злишься на меня из-за Джека Форса? — сердито спросила Шайлер. — Это с твоей стороны просто свинство!

— Он что, вправду тебе нравится? — поинтересовался Оливер. — Этот качок недоделанный.

— Ничего он и не недоделанный! — возмутилась Шайлер.

И сама удивилась тому, какие сильные чувства вдруг стал внушать ей Джек Форс.

Оливер помрачнел. Он нетерпеливым жестом откинул челку со лба.

— Ладно. Раз тебе так кажется, стручок…

«Вторжение похитителей тел» был одним из их любимых фильмов. В нем инопланетяне, вылезающие из стручков, подменили всех интересных людей. Шайлер с Оливером стали называть стручками ровесников, действующих как автоматы. Сумки «Марк Джейкобс»! Японское распрямление волос! Джек Форс!

Шайлер, сама не зная почему, почувствовала себя виноватой. Неужели это и вправду так дурно с ее стороны — считать Джека Форса хорошим?

Ну да, он был самым популярным парнем школы — да, она вынуждена это признать, — и да, она привыкла кривиться при виде многочисленных его поклонниц, считающих, что он ходит по морю, аки посуху. Если тебе нравится Джек Форс — это так предсказуемо! Он умный, красивый и хорошо сложен. Ему все удается легко, играючи. Но если она решила перестать относиться к нему с отвращением, это еще не значит, что она превратилась в безмозглого робота. Правда же? Шайлер не могла понять, права ли она, и это ее беспокоило.

— Ты просто завидуешь! — обвиняющим тоном бросила она.

Глаза Оливера расширились. Он побледнел.

— Чему?

— Не знаю, но завидуешь.

Шайлер в бессильном возмущении пожала плечами. Что, все всегда упирается в ревность? Ей подумалось, что где-то в глубине души Оливеру хотелось быть больше похожим на Джека. Хотелось, чтобы им восхищались. Как Джеком.

— Да-да, конечно, — язвительно отозвался Оливер. — Я завидую его умению гоняться с палкой за мячом.

— Олли, ну не надо так. Пожалуйста! Я правда очень хочу поговорить с тобой, но мне нужно срочно идти на собрание Комитета, и я…

— Ты входишь в Комитет? — переспросил Оливер, словно не веря своим ушам. — Ты?!

У него был такой вид, словно он в жизни не слыхал ничего более нелепого.

Это что, настолько странно? Шайлер покраснела. Может, сама она и никто, но ее семья всегда занимала известное положение, так чему тут удивляться?

Но как бы Шайлер ни было неприятно это признавать, Оливер был прав. Она сама не понимала, отчего вдруг ей оказали такую честь, хотя, когда она получила этот толстый белый конверт, Корделия снова оделила ее тем оценивающим взглядом, как в тот раз, когда у нее впервые проявились метки на руках. Как будто она впервые увидела собственную внучку. Как будто она ею гордилась.

Шайлер не рассказала об этом Оливеру, поскольку было очевидно, что он приглашения не получал, он никогда не стал бы скрывать от нее таких вещей. Ей вдруг показалось очень странным, что в Комитет не пригласили Оливера, ведь его семейству принадлежала половина Верхнего Ист-Сайда и все графство Датчес.

— Угу. Правда обхохочешься? — сказала она.

Лицо Оливера окаменело. Он снова помрачнел и покачал головой.

— И ты мне не сказала? — с трудом выговорил он. — Я теперь прямо уже и не знаю, как тебя и называть.

Он зашагал прочь по коридору, а Шайлер осталась стоять, глядя ему вслед. И каждый шаг Оливера словно символизировал ту пропасть, что разделяла их теперь. Он был ее лучшим другом. Человеком, которому она доверяла, как никому более. Как он мог отказаться от нее из-за каких-то дурацких общественных предрассудков? Но Шайлер знала, почему он сердится. До сих пор они все делали вместе. А теперь ее пригласили в Комитет, а его — нет. Их пути внезапно разошлись. До чего же все глупо! Она сходит на заседание, потому что бабушке того хочется, а потом бросит Комитет. На кой он вообще ей сдался? Он ей совсем не интересен!
ГЛАВА 19

До чего же забавно смотреть, как другие пугаются вида свежей крови! Мими вспомнилось, как в прошлом году они сидели в этой самой комнате и думали, что пора начинать планировать ежегодный бал Четырех сотен. Тема, оформление, кого приглашать и чем завершить. Конечно, Джек знал: что-то происходит. От ее брата ничто не ускользало, судя по всему, такие, как они с Джеком, куда лучше были осведомлены о происходящем, чем прочие.

У Мими тоже случались ретроспекции — воспоминания, обрушивающиеся на нее без предупреждения. Например, как в тот раз, когда она отправилась на остров Мартас-Винъярд, но вместо того, чтобы оказаться у ресторана «Черный пес», очутилась в каком-то фермерском доме, и на ней было ужасное полосатое бумазейное платье, хотите верьте, хотите не верьте. Или как в тот раз, когда она сдавала зачет по французскому, к которому совершенно не готовилась, и получила высшую оценку, потому что внезапно бегло заговорила по-французски.

При этом воспоминании Мими улыбнулась и посмотрела на входящих в комнату членов Старшего комитета, в том числе и на свою мать. Каблуки туфель от Маноло Бланика негромко цокали по полу из розового мрамора. Было тихо. Женщины с безукоризненными прическами — прямо из салона — кивнули друг другу и весело помахали рукой своим детям.

Зал Джефферсона в бывшем особняке Флудов, названный в честь третьего президента США, и выдержан был в стиле Монтичелло.[10] Здесь были высокие сводчатые потолки, словно в соборе, на стенах висело несколько портретов кисти Гейнсборо. Посреди зала за большим круглым столом сидели новые члены Комитета, испытывавшие, судя по их виду, попеременно то скуку, то страх. Мими узнала не всех, некоторые были из других школ. Ну и уродливая же форма в «Найтин-гейле»! Прочие члены Младшего комитета сидели за партами либо стояли, прислонившись к подоконникам или скрестив руки на груди, и молча наблюдали за происходящим. Мими сразу заметила, что Джек соблаговолил удостоить их своим присутствием.

Так значит, стражи все-таки решили включить эту ван Ален в Комитет. Странно. Мими совершенно не помнила ее в своем прошлом, хотя бы со времен Плимута. А ведь она должна бы где-то там быть. Надо получше покопаться в подсознании. Когда Мими оглядывала зал, она могла мельком разглядеть, кто кем был. Вот Кейти Шеридан, например, всегда была среди ее друзей: в 1850 году они вместе дебютировали, выезжали в свет во время своего первого сезона. А Лиззи Харрис год спустя была подружкой на ее свадьбе в Ньюпорте. А с Шайлер — ничего.

Что же касается Джека, ну, они были вместе целую вечность и даже дольше. Он единственный, чье лицо она видела постоянно; он поджидал Мими в каждом ее воплощении. Если как следует заняться медитациями, возможно, она сумеет добраться до самых отдаленных глубин собственного прошлого, до поры их рождения, до Египта времен, предшествовавших потопу.

Вперед выступила миссис Присцилла Дюпон, неизменная героиня всех колонок о светской жизни города, и она же — финансовая и социальная сила, стоящая за многими самыми внушительными культурными учреждениями Нью-Йорка. Подобно прочим присутствующим здесь женщинам, миссис Дюпон была сверхъестественно стройной, гладкое, без морщин лицо окаймляли блестящие, коротко подстриженные волосы. В черном костюме от Каролины Эррера она смотрелась элегантно и строго. Миссис Дюпон на правах председателя комитета и главы стражей объявила собрание открытым.

— Добро пожаловать на первое в этом сезоне собрание нью-йоркского Комитета банка крови, — произнесла она, любезно улыбнувшись. — Ваше присутствие — большая честь для нас.

Мими отвлеклась, пропуская мимо ушей дежурную лекцию о гражданском долге и о том, что положение обязывает, с перечислением множества услуг, которые Комитет оказывает обществу. Например, благодаря ежегодному балу была собрана огромная сумма денег для исследовательских программ, посвященных борьбе с такими связанными с кровью заболеваниями, как СПИД и гемофилия. Комитет основал немало больниц и исследовательских институтов, дал толчок изучению стволовых клеток и другим инновациям в медицине. Затем, после стандартных разглагольствований, миссис Дюпон внимательно посмотрела на десятерых юношей и девушек, сидящих за столом.

— Но деятельность Комитета не ограничивается помощью другим.

Воцарилась выжидательная тишина. Миссис Дюпон внимательно взглянула на каждого из десятки и произнесла:

— Вас пригласили сюда сегодня потому, что все вы — особые.

У нее был неподражаемый, искусно выработанный тембр голоса, одновременно успокаивающе мягкий и аристократически холодноватый.

Мими заметила, что Блисс Ллевеллин явно не по себе. Она была зла на Блисс из-за Дилана, но, в конце концов, это проблемы Блисс. Подруга даже грозилась не пойти на собрание, но каким-то образом Мими заставила ее передумать.

— Кое-кто из вас, — продолжала миссис Дюпон, — возможно, некоторое время назад заметил определенные перемены. Кто заметил у себя на руках голубые отметины?

Сразу несколько рук протянулось вперед, и на некоторых из них сквозь кожу струился сапфировый свет.

Миссис Дюпон кивнула.

— Прекрасно. Это кровь начинает проявлять себя.

Мими вспомнила, как была ошарашена, когда отметины начали проявляться у нее. Они образовывали сложный, причудливый узор, напоминающий восточные орнаменты, и тянулись от плеча до запястья. Джек показал ей свои отметины, и обнаружилась одна из тех вещей, которые кажутся совпадением, но на самом деле вовсе не совпадение, если они сближали руки, становилось видно, что их узоры абсолютно идентичны.

Миссис Дюпон сообщила, что эти отметины — карта их персональных историй: так проявляет себя их кровь, Сангре Азул,[11] свидетельствуя о принадлежности к роду.

— Некоторые из вас обнаружили в себе удивительные способности. Замечали ли вы, что вдруг превосходно сдали тесты, к которым не готовились? Что ваша память сделалась фотографической?

И снова кивки и бормотание.

— Замечал ли кто-нибудь, что иногда время то неуловимо пролетает, то едва-едва ползет?

Мими кивнула. Это тоже было составной частью происходящего: воспоминания, выдергивающие тебя из настоящего в прошлое. Идешь себе по улице, размышляешь о своих делах, а потом внезапно — бац! — и ты на той же самой улице, но в совершенно другом времени. Как будто смотришь какой-то клевый фильм, только отчего-то еще и играешь в нем главную роль.

— Обнаружили ли вы, что можете есть что угодно и не поправляться?

Кое-кто из девушек захихикал. Люди Красной крови приписали бы это хорошему обмену веществ. Мими и сама хихикнула. Как будто кто-то из них может есть столько кексиков со взбитыми сливками, сколько им вздумается, и оставаться такой же стройной, как она! Именно за это Мими особенно ценила свою принадлежность к голубокровным. К счастливцам. К избранным.

— Вкус прожаренного мяса сделался непереносим? Вы начали страстно мечтать о сыром мясе, с кровью?

Сидящие за столом переглянулись, им явно было не по себе. Блисс особенно заметно побледнела. Мими подумалось, интересно, а с кем-нибудь было так же, как с ней в тот день, когда она в одиночку проглотила несколько сырых отбивных? Она тогда пожирала их, не обращая внимания на то, что кровь течет по подбородку, и вид у нее был такой, словно она сбежала из психушки. Судя по лицам тех, кто сидел за столом, подобное много с кем случалось.

— И последний вопрос: у скольких из вас за последний год появились домашние любимцы? Конкретнее говоря — собаки?

Тут руки подняли все. Мими вспомнила, как она нашла своего чау, Поки, на берегу в Хэмптонсе, а Джек в тот же день обзавелся Патч. Отец был тогда так горд ими!

— Сколько из них — бладхаунды?

На этот раз руку подняла лишь Шайлер. Мими скривилась. Джек тоже заслужил бладхаунда — высший уровень. Это раздражало.

— Мы собрались здесь, чтобы сказать вам: не волнуйтесь. Все, что с вами происходит, совершенно нормально. Причина всего этого кроется в том, что вы, как и я, как и сидящие здесь ваши друзья и соученики, как ваши родители, бабушки и дедушки, братья и сестры и другие родственники, вы принадлежите к долгой и славной общности Четырех сотен.

Миссис Дюпон щелкнула пальцами, и в зале погас свет. Но и она, и прочие члены Комитета продолжали сиять. В них горел внутренний свет, подчеркивающий черты. Они словно были высечены из белого просвечивающего мрамора.

— Это называется иллюмината, один из даров, что помогает нам в ночи и делает нас видимыми друг для друга.

Кто-то из учеников вскрикнул.

— Не тревожьтесь — вам ничего не угрожает, ибо мы с вами одно целое.

Голос ее был мелодичным и гипнотизирующим.

— Все это — часть цикла проявления. Вы — новая Голубая кровь. Сегодня день вашего посвящения в тайны истории. Добро пожаловать в новую жизнь.

На лицах новеньких застыло потрясение. Мими вспомнила, как было страшно ей самой. Не потому, что она боялась Комитета, это была совершенно другая, более сложная разновидность страха. Это был ужас того, кто наконец-то осознает правду. И сейчас тот же самый страх читался на лицах новичков.

Они начали путешествие во тьму внутри их самих.
ГЛАВА 20

Вампиры?

Они что, свихнулись тут все?

Комитет — всего лишь прикрытие для стаи кровососов из второсортных ужастиков? Так значит, они не просто верхушка светского общества. Они не просто дети из богатых семей. Они худые не потому, что извергали обратно все съеденное. И они быстрые, сильные и умные не благодаря своим талантам, а потому — обхохотаться можно! — что они нежить?

Шайлер наблюдала за происходящим, одновременно и устрашенная, и зачарованная этим подобием религиозного обряда. Все ее догадки и предположения о том, на что она подписывается, оказались неверны. Надо отсюда удирать. Шайлер отодвинула кресло и совсем было собралась выйти прочь.

Но она заколебалась и уселась обратно. Это казалось слишком грубым и противоречило здравому смыслу. То, что они говорили, многое объясняло. Например, синие метки у нее на руках.

Судя по всему, их кровь светится сквозь кожу, потому что начинает проявлять себя, начинает вновь воссоединяться со знанием, мудростью и памятью их прошлых жизней. Потому что их кровь была живая — это и делало их неумирающими, их кровь насчитывала тысячи лет, от начала времен, она была живой базой данных их бессмертного сознания. Она обладала собственной волей, и для тех, кто принадлежал к Голубой крови, взрослеть — означало учиться, как получать доступ к огромной массе знаний, живущих в тебе, и обретать над ними контроль.

Твоя физическая оболочка перестанет существовать через сотню лет, и ты уйдешь отдыхать до тех пор, пока тебя не призовут на следующую фазу цикла. Или ты можешь предпочесть не отправляться на отдых, а сохранить ту же самую физическую оболочку и стать бессмертным, подобно нескольким старейшинам, но для этого требуется особое разрешение. Большинство представителей Голубой крови проходят сквозь цикл. Как они это называют? Три стадии жизни вампира: проявление, развитие, удаление.

А насчет бладхаунда — с этим Шайлер поспорить не могла. Однажды Бьюти просто пошла за ней на улице и с тех пор стала буквально частью ее самой. Миссис Дюпон объяснила, что их псы-фамильяры на самом деле — часть их души, переместившаяся в материальный мир, дабы защищать их. Возраст с пятнадцати до двадцати одного года назывался у голубокровных Закатными годами: в этот период стадии проявления они были наиболее уязвимы, пока переходили от своей человеческой сущности к вампирской. Проявление крови, влекшее за собой шок воспоминаний, головокружение, тошноту, делало их слабыми, и собаки были их защитниками и ангелами-хранителями. Они заботились о том, чтобы подопечные дошли до следующей фазы целыми и невредимыми.

И все же это казалось невероятным. Шайлер была убеждена, что Комитет с этим их свечением использовал какой-то трюк в духе Хэллоуина. Даже Джек. Вот почему он светился тем вечером во время танца. Вот почему она видела его в темноте.

«А что скажет Оливер, когда я ему расскажу!»

Ох! Ей же не положено этого делать! Красной крови, то есть людям, нельзя об этом знать. Хотя люди-фамильяры — те, с кем ты проделываешь ту штуку с латинским названием, ну, такое у них замысловатое название для кровопийства, знать могут, но потом церемония заставляет их обо всем забыть. Как-то так.

Там в процессе участвовала какая-то гипнотическая сущность, которая вызывала у фамильяров амнезию и порождала преданность Голубой крови. Шайлер представить себе не могла, чтобы ей захотелось пить чью-то кровь. Мерзость какая! Хотя какая разница — она все равно не может ничего рассказать Оливеру, потому что он с ней не разговаривает.

Еще у кровопьющих оказалась куча всяких правил, которым полагалось подчиняться: типа того, что одновременно можно иметь только нескольких фамильяров и использовать их разрешается не чаще чем раз в сорок восемь часов. Судя по всему, жизнь вампиров вовсе не походила на то, о чем пишут в книжках и показывают по телевизору: книжно-киношные вампиры — всего лишь вымысел конспираторов, отдела Комитета, специально занимающегося тем, чтобы не позволить Красной крови узнать правду об их существовании. Румынские представители Голубой крови с их мрачным чувством юмора породили миф о графе Дракуле. Конспираторы занимались дезинформацией. Все способы, якобы позволяющие убить вампиров — распятие, чеснок, солнечный свет — были чистой воды выдумкой. Представлением конспираторов о шутках.

Потому что, если верить Комитету, способа убить вампира не существовало. Вообще. Смерть для них была всего лишь иллюзией.

Шайлер узнала, что голубокровные не любили распятие исключительно потому, что оно напоминало им об их падении и изгнании из Царствия Небесного. (В этот момент Шайлер решила, что эти люди пудрят мозги даже самим себе. Они никак и вправду верят, что являются бывшими ангелами или чем-то подобным. Только этого миру и не хватало — компании богачей, занятых самовосхвалением.) А чеснок, похоже, был объявлен ужас-ужас-ужасом исключительно из-за запаха. Миссис Дюпон все разливалась соловьем, рассказывая о том, какое большое место в образе мыслей голубокровных играет эстетика, и о том, что они ценят красоту и гармонию выше всего. (Что, даже превыше итальянской кухни?) И что солнечный свет, опять же, просто напоминает им рай, из которого они были изгнаны, но большинство вампиров любят солнце, отсюда и совершенно убойный загар у членов Комитета. Они живут вечно, но не в одном и том же облике и не всегда в одно и то же время. В каждом цикле их бывает всего четыре сотни. Они могут переваривать пищу, но большинство делает это исключительно по привычке или в виде уступки обществу. По достижении определенного возраста им для насыщения требуется исключительно человеческая кровь. Оказывается, так называемое полное потребление, то есть когда из человека выпивают всю кровь и тем самым убивают его — жесточайшее табу. Первая заповедь кодекса вампиров — не причинять вреда людям-фамильярам.

Поскольку люди не могут отдавать по многу крови, у большинства голубокровных имеется несколько людей-фамильяров, которых они чередуют в своем расписании питания, под маской разнообразных любовных связей. Так вот зачем Мими все эти кавалеры! Это часть образа жизни Голубой крови. А Китти Маллинс, она что, одна из фамильяров Джека? Наверное, да, потому как среди присутствующих ее не видно. Внезапно Шайлер перестала завидовать Китти Маллинс. Ей стало жаль бедняжку.

Стражи сообщили, что главнейшая задача их рода — пройти цикл через проявление и развитие до такого состояния, в каком Господь сможет простить их и взять обратно на небо.

Ну да, конечно.

Шайлер не поверила ни единому слову. Все это чей-то идиотский, тошнотворный и совершенно не смешной розыгрыш. Шайлер не удивилась бы, если бы из какого-нибудь бокового кабинета вдруг выскочил оператор, снимающий реалити-шоу. Но прочие новички тихо что-то бормотали, а кое-кто из сидящих рядом с ней чуть не плакал от облегчения.

— Я жутко боялась, что схожу с ума, — донеслись до Шайлер слова Блисс Ллевеллин.

Оказалось, что, подписывая бумаги для вступления в Комитет, они одновременно подписались под кодексом Голубой крови. Этот кодекс является для голубокровных своего рода десятью заповедями — так сказать, законами творения, и все они связаны его требованиями.

Каждый понедельник они будут больше узнавать о своей истории и учиться контролировать свои силы. Силы вампиров проявляются различным образом. Наиболее распространены очень высокие умственные способности и сверхъестественная физическая сила. Большинство вампиров могут читать мысли людей, но контролировать чужое сознание, внушая свою волю более слабому существу, способны только самые могущественные. Изредка встречаются оборотни, способные изменять физический облик по собственной воле. Самая редкая из всех — способность останавливать время. За всю историю лишь один из голубокровных смог пустить ее в ход, и применена она была всего единожды за все века их пребывания на земле.

Еще одна из целей встреч — помощь молодым вампирам в выборе цели на данный цикл. Шайлер узнала, что именно Голубой крови обязаны своим основанием почти все важнейшие культурные учреждения города, включая музей «Метрополитен», Музей современного искусства, Собрание Фрика, Музей Гуггенхайма, Нью-Йоркский городской театр балета и «Метрополитен-опера». Голубокровные были членами правлений, наемными руководителями и специалистами по привлечению денежных средств. Именно деньги Голубой крови поддерживали существование всех этих замечательных учреждений.

Миссис Дюпон объяснила, что, когда они станут старше, у них появится возможность поработать на общее благо в разнообразных комитетах. Молодое поколение голубокровных уже действовало, организуя бал «За спасение Венеции», вечера общества молодых коллекционеров в Музее американского искусства Уитни и благотворительные акции в поддержку Хай-Лайн, наряду с прочими достойными делами.

И конечно, они также планировали ежегодный бал Четырех сотен. Самое значительное светское событие года, проходящее в бальном зале отеля «Сент-Регис» в декабре, было частью традиции, которой еще в «позолоченном веке»[12] положила начало группа представителей Голубой крови. Тогда его называли Патрицианским балом.

Но Шайлер по-прежнему казалось все это бредом. Когда собрание распустили, несколько новичков, сбившись в группку, принялись задавать старшим членам Комитета еще какие-то вопросы. Шайлер же быстро вышла из зала. Она не заметила, что за ней кто-то последовал.

Он появился перед ней без предупреждения.

— Привет! — улыбнувшись, произнес Джек Форс.

Волосы его были, как всегда, восхитительно взъерошены. Глаза на красивом, словно изваянном скульптором лице сверкали, как два изумруда.

— Блин, ты как это делаешь?! — не сдержалась Шайлер.

Джек пожал плечами.

— Тебя научат. Это просто одна из наших способностей.

— Ну что ж, «мы» не собираемся тут торчать, чтобы это выяснить, — бросила Шайлер, отодвинув Джека с дороги.

— Шайлер, подожди!

— Чего мне ждать?

— Такого не должно было быть. Это собрание созвали слишком рано. Обычно его проводят весной. А к тому моменту почти все уже все понимают, по воспоминаниям. Ты начинаешь осознавать, кто ты, прежде чем тебе кто-то что-то скажет. Собрание — всего лишь формальность. Обычно те, кого приглашают в Комитет, уже все знают.

— И что?

— Я понимаю, что этого чересчур много, для того чтобы сразу освоиться. Но помнишь, что случилось в субботу вечером? Когда мы вальсировали? Мы видели это потому, что это уже происходило раньше. Все, что она сказала — правда.

Шайлер покачала головой. Нет. Она не собирается на это покупаться. Может, они все тут перебрали «Кул-эйд» с какой-то дурью, но у нее мозги на месте. Вампиры, прошлые жизни и бессмертие бывают только в кино и книжках. А она, Шайлер, живет в реальном мире. И переселяться в психушку в обозримом будущем не планирует.

— Сделай вот так, — сказал Джек и постучал пальцами себе по челюсти.

— Зачем?

— Тебе пора начать ощущать их. Прямо сейчас. — Он надавил пальцами по сторонам от рта.

— Здесь?

— Ну да, я знаю, люди Красной крови считают, что кусательные у нас передние клыки, но к этому тоже приложили руки конспираторы. На самом деле мы используем зубы мудрости.

— Зубы мудрости? Те самые, которые выдирают стоматологи? — переспросила Шайлер, едва сдержавшись, чтоб не закатить глаза.

— Ох, я совсем забыл, что у Красной крови тоже употребляют такое название. Нет, не настолько далеко. Они позаимствовали термин у нас, но означает он другое. Ну, давай же, попробуй. Они начинают появляться примерно в это время.

Шайлер все-таки закатила глаза. Она попыталась что-нибудь нащупать во рту.

— Да ничего там не… Ой!

С обеих сторон за маленькими зубами — она никогда прежде не обращала на них внимания — обнаружилось что-то острое.

— Если сосредоточиться, ты можешь их выдвинуть.

Шайлер ощупала зубы и представила, как они удлиняются, выходя из десен. Поразительно, но маленькие эмалевые клыки двинулись вниз.

— Ты можешь научиться выпускать и прятать их.

Шайлер попыталась так и сделать. Она нащупала острый как иголка кончик зуба, и ее замутило от волнения. Она хотела обуздать свои ощущения и не смогла.

Потому что лишь сейчас осознала то, что все это время пыталась отвергать.

Что она — вампир. Бессмертная. Опасное существо. Ее клыки достаточно остры, чтобы пронзить плоть человека и дойти до крови. Шайлер медленно втянула клыки, и их исчезновение причинило ей боль.

Она действительно одна из них.

ГЛАВА 26

«Чепуха». Это было одно из любимых словечек Мими. Ее сумочка «Биркин» из кожи питона? Чепуха! Новый реактивный самолет ее отца? Чепуха! Вечеринка у Блисс Ллевеллин? Полная чепуха, детка! Вечеринка была самым надежным средством заставить кровь Мими течь быстрее. Мими оглядела забитую народом комнату. Почти все здесь были из Комитета, ну и еще отличная подборка восхитительно выглядящих образчиков Красной крови. Мими была рада, что убедила Блисс устроить вечеринку.

Обстановка в школе была слишком напряженной — экзамены середины семестра уже на носу, сбор всяких бумаг для вузов мотает нервы, да и после похорон Эгги до сих пор как-то грустно — в общем, всем надо было расслабиться. Блисс сперва колебалась и изводила Мими дурацкими мелочными тревогами типа: а кто вообще придет? А как быть с едой? А кто будет покупать пиво? А что делать с мебелью? А вдруг с ней что-нибудь случится? Там есть очень дорогие вещи! Ну и всякое такое. Она чуть не довела Мими до бешенства своим нытьем, и, в конце концов, Мими заявила:

— Предоставь это мне!

И вот так, быстро перехватив власть, Мими мобилизовала армию агентов по рекламе и специалистов по проведению мероприятий, чтобы преобразить трехэтажный пентхаус Ллевеллинов в место для вакханалии, укомплектованное субсидированным бесплатным баром (все равно алкоголь на них не действует!), командой фотомоделей, чтоб разносили на подносах закуски, с которыми можно долго не возиться (типа картофеля, фаршированного икрой, тимбале с лобстерами и коктейля из креветок), и множество ярких сумочек с полным набором роскошных косметических средств для купания. Мими даже наняла команду рефлексологов, ароматерапевтов и шведских массажистов, чтобы обеспечить гостям расслабление. Специалисты из спа-салона трудились не покладая рук над утомленной мускулатурой школьной элиты.

Вернувшаяся домой Блисс обнаружила, что на первом этаже вся мебель заменена диванами расцветки под зебру, коврами с грубым ворсом и торшерами. Перед камином восседал ди-джей.

— Только не психуй, ладно? — сказала Мими, помахав ладонью перед лицом Блисс.

— Что за фигня?! — возмутилась Блисс, глядя на родительский дом, превращенный в ночной клуб в духе шестидесятых.

Мими объяснила, что имущество родителей Блисс упаковали и перевезли во временное хранилище, а завтра утром, еще до возвращения семейства, все вернут на место. Она вычитала эту идею в одном из журналов, посвященных дизайну, там рассказывалось, что пустой дом — отличное место для проведения вечеринки.

— Ну, разве я не гений? Так тебе не придется волноваться, как бы чего не сломали или не сперли, — заверила подругу Мими. — Кстати, а где ты была? Ты опоздала!

Блисс в ужасе покачала головой. Она попыталась представить, что скажет мачеха, когда узнает, что все имущество из ее драгоценного «Пентхауса грез» сейчас где-то в Джерси. Она с изумлением уставилась на Мими, потом махнула рукой, смирившись с судьбой, и побежала к себе в комнату переодеваться.

— Добро пожаловать! — крикнула Мими.

Из ллевеллиновского музыкального центра с объемным звуком несся свеженький ремикс, помесь «Дестинис чайлд» с «Нирваной».

Мими улыбнулась в темноте. Она облизнула губы, ярко блестящие от крови. Ее кавалер итальянец был где-то тут, как обычно, в отключке.

— Личи мартини? — предложила официантка.

Превосходный напиток. Мими улыбнулась и осушила бокал. Потом еще и еще один, пока сбитая с толку официантка не уставилась на нее, ничего не понимая.

— Что, жажда замучила? — поинтересовался кто-то за спиной у Мими.

Мими обернулась.

На нее смотрел Дилан Бард, темные волосы юноши падали на глаза. Мими вдруг сделалось страшно.

— Тебе какое дело? — огрызнулась она.

Дилан лишь пожал плечами.

Мими оценивающе оглядела его. На ней была красная кожаная куртка «Дискваред» и шифоновая юбка «Баленсиага», облегающая округлости девушки. Мими раздражало, что Дилан даже не обратил внимания, как здорово ее ноги смотрятся с этой юбкой. Какая наглость, как будто ему вообще безразлично, как она выглядит. Просто кощунство! Она взглянула на шею парня. Пока что не заметно, чтобы Блисс попыталась утвердить их связь. Мими улыбнулась. У нее возникла идея. Пожалуй, может выйти прикольно.

Если она проведет церемонию Оскулор над Диланом прежде Блисс, он окажется навеки связан с ней. Он напрочь позабудет про Блисс. И негодяйка получит по заслугам за то, что продолжала с ним встречаться после того, как ей запретили это делать. Не то чтобы Мими хоть сколько-то нравился Дилан, просто ей было скучно. Она кокетливо опустила ресницы.

— Поможешь мне с одним делом? — спросила Мими, увлекая парня прочь от компании.

В полумраке она выглядела как беспомощная красавица, и Дилан, даже не успев задуматься, машинально пошел за ней, все дальше и дальше в темноту.

— Но она меня пригласила! Я знакома с хозяйкой этой квартиры! — возразила Шайлер.

Она впервые слышала, чтобы для домашней вечеринки составлялся список гостей. Но с другой стороны, ее никогда ни к кому и не приглашали. Лифт доставил ее на нижний этаж пентхауса, ее тут же окружили девушки из группы по связям с общественностью, и лица у них были каменные.

— У вас есть приглашение? — неприветливо спросила одна из них, выдула, громко щелкнув, жевательную резинку и злобно взглянула на плохо подходящий к обстановке наряд Шайлер.

На девушке была свободная блуза, расшитая пластмассовыми бусинами, джинсовые шорты поверх черных леггинсов и поношенные «казаки».

— Я только сегодня узнала про эту вечеринку! — возмутилась Шайлер.

— Сожалею, но вас нет в списке, — отозвалась девушка с блокнотом, наслаждаясь возможностью проявить власть.

Шайлер уже совсем было собралась вернуться в лифт и отправиться домой, как из-за замаскированных дверей появилась Блисс.

— Блисс! — позвала Шайлер. — Они меня не пускают!

Блисс подошла к ним. Она приняла душ и переоделась в облегающее платье «Миссони» с зигзагообразным узором и сандалии на манер античных, но на высоком каблуке. Блисс взяла Шайлер под руку и провела через заслон пиарщиц, невзирая на протесты упершейся девицы с блокнотом. Они прошли в главную комнату, где ребята из Дачезне кучковались у бара, сидели, развалившись, на диванах или танцевали, прижимаясь друг к дружке, у окон.

— Спасибо, — сказала Шайлер.

— Извини, пожалуйста. Это все Мими. Я ей рассказала, что мои родители в отъезде и я хочу устроить небольшой междусобойчик, а она закатила вечеринку, как на Эм-ти-ви после вручения премий.

Шайлер рассмеялась. Она огляделась по сторонам. В клетках, подвешенных к потолку, извивались наемные танцоры. Девушка заметила несколько известных лиц.

— Это что, действительно?… — спросила Шайлер, увидев посреди веселящейся толпы известную актрису-подростка, поглощающую пиво под одобрительные возгласы.

— Угу. — Блисс вздохнула. — Пошли, я тебе покажу остальную квартиру. Обычно тут все совсем не так.

— Я с радостью, но сперва мне надо кое-что сделать.

Блисс приподняла бровь.

— И что же?

— Отыскать Джека Форса.

Ей нужно было найти Джека. Ей нужно было рассказать ему, что с ней произошло. Они практически не разговаривали с того самого вечера, с Неформального бала, но Шайлер чувствовала, что Джек — единственный, кто ее поймет. Она изо всех сил старалась сохранить воспоминания, а они ускользали, она уже не могла точно припомнить, где, почему и как это произошло, в памяти отпечатались лишь глаза, горящие красные глаза в темноте, глаза с серебряными зрачками. Красные глаза и острые клыки.

Но пентхаус Ллевеллинов словно бы волшебным образом разрастался, куда бы ты ни пошел, возникали все новые и новые комнаты, бесчисленные коридоры и спрятанные сокровища. Шайлер отыскала расположенный внутри дома плавательный бассейн, полностью оборудованный спортзал и помещение, более всего напоминающее укомплектованный салон красоты, с кушетками для массажа и эфирными маслами, а еще игровую комнату, наполненную старомодными игровыми автоматами, с механическими предсказателями и всяческими настольными играми, и все это в отличном состоянии. Шайлер бросила монетку в прорезь и получила предсказание.

«Вы — путешественник к сердцу.

Вас ждет множество путешествий».

Шайлер пожалела, что тут нет Оливера, чтобы показать ему это.

— Вы не видели Джека? Джека Форса? — спрашивала она у всех встречных.

Ей отвечали, что он только что вышел, или что он на другом этаже, или только что прибыл. Казалось, что он повсюду и нигде.

В конце концов, Шайлер все же отыскала его в пустой спальне для гостей на верхнем этаже. Он тренькал на гитаре и тихонько что-то напевал себе под нос. Внизу бушевала вечеринка века, но Джек предпочел ей уединение.

— Шайлер? — спросил он, не поднимая головы.

— У меня происшествие, — сказала девушка, осторожно прикрывая за собою дверь.

Теперь, когда она наконец-то нашла Джека, все сдерживаемые чувства вырвались наружу. Шайлер била дрожь, она была так перепугана, что даже не обратила внимания на то, что Джек уловил ее присутствие, не глядя. Широко распахнутые глаза девушки были полны страха. Не задумываясь, она подбежала к Джеку и села рядом. Он обнял ее, словно стараясь защитить.

— Что случилось?

— Я сегодня была на фотосессии, а потом шла по улице одна, и… я… я не могу вспомнить…

Девушка с трудом продиралась через слова. Через образы. Они были выжжены в ее мозгу, но в то же время у Шайлер было такое ощущение, словно она пытается дотянуться до них, ухватить их. Она держалась за краешек воспоминаний. С ней едва не произошло нечто ужасное. Но что именно? Какими словами можно передать случившееся и почему память изменяет ей?

— На меня напали, — выдавила Шайлер через силу.

— Что?! — Джек выругался и встряхнул ее за плечи, потом притянул к себе. — Кто? Рассказывай!

— Я не помню. Оно ушло. Но оно было… очень сильное, я не могла его остановить. Красные-красные глаза… зубы… оно собиралось укусить меня… здесь, — произнесла девушка, указав себе на шею. — Я чувствовала его зубы у себя в жилах… но посмотри, у меня ведь нету укусов? Я не понимаю.

Джек нахмурился. Он заключил ее в объятия.

— Я хочу кое-что тебе сказать. Кое-что важное.

Шайлер кивнула.

— Кто-то охотится на нас. Кто-то охотится на Голубую кровь, — негромко произнес юноша. — Прежде я сомневался, но теперь уверен в этом.

— В каком смысле — охотится на нас? Ты ничего не перепутал? Это же нас все должны бояться!

Джек покачал головой.

— Я понимаю, что это звучит бессмысленно.

— Потому, что Комитет говорит, что нас невозможно уби…

— Именно! — перебил ее Джек. — Они всегда твердят нам, что мы живем вечно, что мы бессмертны и неуязвимы, ничто не способно убить нас.

Шайлер кивнула.

— Ну да, об этом я тебе и говорю.

— И они правы. Я пытался.

— Что ты пытался?

— Я выскакивал наперерез поезду. Я резал себя. Это я прошлой осенью упал из окна библиотеки.

Шайлер вспомнила слух о том, что какой-то парень якобы спрыгнул с балкона третьего этажа и приземлился во внутреннем дворе. Но она в это не верила. Невозможно спрыгнуть с высоты в пятьдесят футов и остаться в живых, да еще и уйти на своих ногах.

— Зачем?

— Чтобы проверить, действительно ли они говорят нам правду.

— Но ты мог умереть!

— Нет. Не мог. Комитет прав. По крайней мере, в этом.

— Тем вечером… ну тогда, возле «Квартала сто двадцать два», тебя действительно сбило такси?

Джек кивнул.

— Но мне это не причинило никакого вреда.

— Ага. — Шайлер кивнула.

Так значит, она действительно видела, как он упал под колеса автомобиля. Он должен был умереть. Но появился на тротуаре, целый и невредимый. Она тогда подумала, что просто устала к вечеру и ее подвело зрение. Но это было на самом деле. Она действительно именно это и видела.

— Шайлер, послушай меня. Ничто не может причинить нам вреда… кроме…

— Кроме чего?

— Я не знаю! — Джек в бессилии стиснул кулаки. — Но что-то есть. Комитет что-то скрывает от нас.

Джек объяснил, что перед первой встречей старшие члены Комитета решили, что не станут поспешно говорить об опасности. Что вместо того, чтобы предупредить всех, лучше будет пока оставить новичков в неведении. Довольно и того, что им нужно сперва свыкнуться с мыслью о полученных в наследство особых качествах. Незачем поднимать тревогу на пустом месте. Только вот он им не поверил. Он знал, что они что-то скрывают.

— Они что-то утаивают. Думаю, это нечто такое, что происходило в прошлом, что-то из нашей истории. Нечто, имеющее отношение к Плимуту, и произошло это, когда мы только-только поселились здесь. Я пытался докопаться до этого, но оно словно заблокировано от меня. Когда я начинаю об этом думать, то вспоминаю всего одно лишь слово. Послание, прибитое к дереву на пустом поле. И в нем — одно-единственное слово: Кроатан.

— А что это такое?

Кроатан. Шайлер передернуло от одного лишь звучания этого слова.

— Понятия не имею. — Джек покачал головой. — Ума не приложу, что это такое. Это может быть все, что угодно. Не знаю, может быть, это какое-то место. Но я думаю, это имеет какое-то отношение к тому, о чем нам не хотят говорить, к тому, у чего хватает силы убивать Голубую кровь.

— Но откуда ты знаешь? Почему ты так в этом уверен? — с тревогой спросила девушка.

— Потому что, как я тебе и говорил, Эгги Карондоле была убита, — отозвался Джек, пристально глядя в темно-синие глаза Шайлер.

Шайлер помолчала мгновение.

— И что?

— Эгги была вампиром.

Шайлер ахнула. Ну, конечно же! Вот почему она так переживала на похоронах! Она каким-то образом чувствовала, что Эгги — одна из них.

— Она никогда больше не вернется. Она умерла. Ее кровь выпили полностью. Ее воспоминания, ее жизни, ее душа — все погибло. Все было выпито, как мы выпиваем Красную кровь, — печально произнес Джек. — Все уничтожено.

Шайлер в ужасе уставилась на него. Это не может быть правдой!

— И она была не первая. Такое уже случалось прежде.

Дневник Кэтрин Карвер

25 декабря 1620 года

Плимут, Массачусетс

Все охвачено паникой. Половина народу решила спасаться бегством, искать безопасное место. Быть может, отправляться на юг, подальше отсюда. Сегодня конклав собирается, чтобы обсудить другие возможные варианты. Джон убежден, что один из них скрывается среди нас, что один из нас не выстоял перед их силой. Он твердо намерен убедить в этом старейшин. Он говорит, что Вильям Уайт его поддержит. Но Майлз Стэндиш непреклонен. Он убежден, что нам следует остаться здесь. Он говорит, что если даже колония Роанок исчезла, это еще не доказывает, что их застиг врасплох Кроатан. Он говорит, что это истерическая ложь, а может, даже намеренный обман. Он не собирается верить посланиям, которые оставляют на дереве. Конклав всегда достигает согласия. Никогда такого не бывало, чтобы они не смогли договориться. Сомнения не наш путь. Майлз Стэндиш возглавлял нас столько, сколько я себя помню, и хорошо справлялся со своими обязанностями. Но Джон уверен, что мы в опасности. Оставаться или бежать? Но куда же нам бежать?
К. К
ГЛАВА 27

Ну и что там с сухим льдом? Почему все словно на скверном выступлении фокусника? Блисс шуганула каких-то первокурсников, норовивших прихватить со стола по несколько сумочек, и начала кружить по комнате. Она чувствовала подступающую панику. К тому же никак не могла отыскать Дилана. Единственный парень, которого ей хотелось видеть, и его-то и нет!

Блисс плюхнулась на кожаный диван и устремила взгляд в коридор, ведущий к комнате для массажа. Тут она заметила за ледяной скульптурой две фигуры. Та, что повыше, показалась ей знакомой: потертые кожаные рукава, бахрома белого шелкового шарфа, это же…

— Дилан! — позвала Блисс.

Мими обернулась. Эх, надо было увести его в ванную или даже в более уединенный уголок! Она быстро убрала клыки и изобразила ослепительную улыбку.

— Блисс, дорогая! Вот ты где! — сказала она.

Дилан повернулся к ней. Глаза у него были стеклянные и невидящие.

— Что вы делаете? — спросила Блисс у Мими.

Мими пожала плечами.

— Ничего. Просто разговариваем.

Блисс вытащила Дилана из темного угла на свет и осмотрела его шею. Ничего. Отлично. Она гневно взглянула на Мими и увела юношу.

— Чем вы там с ней занимались? — сердито спросила Блисс у Дилана.

Дилан пожал плечами. Он даже не осознавал, что стоял там с Мими Форс. Он был не в себе, словно его заколдовали. Он моргнул и посмотрел на Блисс.

— Где ты была? — спросил Дилан.

Голос его внезапно сделался нормальным.

— Искала тебя, — отозвалась Блисс.

Дилан улыбнулся.

— Пойдем, я тебе покажу свою комнату, — сказала Блисс.

На фоне ее спальни Дилан смотрелся странно. Как будто он был чересчур мужчиной, чересчур большим, чересчур… реальным. Он ухмыльнулся при виде ее белой кровати принцессы, с пушистым цветочным покрывалом, при виде бледно-зеленого ковра, розовых обоев, белого плетеного шкафа, четырехэтажного кукольного домика и ламп у туалетного столика, позволяющих менять направление освещения.

— Да-да, знаю, обстановка немного девчоночья, — признала Блисс.

— Немного? — поддразнивающе произнес Дилан.

— Это не я. Это все моя мачеха. Ей до сих пор кажется, будто мне лет двенадцать.

Дилан ухмыльнулся. Он осторожно прикрыл дверь и выключил яркий верхний свет.

Блисс вдруг занервничала.

— Извини, я на минутку, — сказала она и нырнула в ванную, чтобы перевести дыхание.

Это происходило с ней впервые, и девушка немного побаивалась. Она собиралась сделать это… Это… Церемонию Оскулор, которая свяжет их кровью… она собиралась свершить над ним священное целование, но он об этом еще не знал. По-видимому, ты просто начинаешь это делать, и они — люди — начинают извиваться в экстазе, и все будут потные и разгоряченные, а потом она почувствует себя хорошо, как никогда ранее.

Когда Блисс вышла из ванной, Дилан уже лежал на кровати, умостившись на пуховых подушках. В своей потрепанной футболке «Бен Фолдс» он выглядел худым и сексуальным. Дилан сбросил кроссовки и похлопал по кровати рядом с собой, приглашая Блисс присоединиться.

Она обнаружила, что его шарф и кожаная куртка висят на столбике кровати, и это навело ее на одну идею. Блисс сунула запасные ключи в карман куртки.

— Что это ты делаешь? — поинтересовался Дилан.

— Ничего. Просто даю тебе кое-что, чтобы нам в следующий раз было проще встретиться, — с напускной скромностью отозвалась Блисс.

— Ну, так иди же, наконец, сюда.

— Я замерзла, — заявила девушка и нырнула под одеяло.

Помедлив секунду, Дилан отдернул одеяло и скользнул к ней.

Некоторое время они лежали, прислушиваясь к грохочущим на втором этаже звукам гангста-рэпа.

— Ты и вправду холодная, — удивился Дилан.

— А у тебя кожа теплая, — отозвалась Блисс.

Он заключил ее в объятия. Они принялись целоваться, и Блисс, почувствовав, как его руки скользят у нее под одеждой, направляясь к бюстгальтеру, порадовалась, что на этот раз не выключила свет. Она улыбнулась. Парни все одинаковые. Ладно, она его порадует, но только после того, как получит желаемое.

Блисс закрыла глаза, чувствуя, как теплые руки расстегивают бюстгальтер. Дилан стянул с нее платье через голову. Блисс чуть-чуть приподнялась, чтобы помочь ему, а потом, оставшись лишь в тонких прозрачных трусиках, улеглась рядом с юношей.

Открыв глаза, Блисс увидела, что Дилан нависает над ней. Она притянула его поближе.

Дилан стащил с себя футболку. Он был таким худым, что Блисс чувствовала выпирающие из-под кожи ребра. У обоих дыхание сделалось учащенным, мгновение спустя Дилан уже лежал на девушке, прижимаясь к ней всем телом.

Блисс погладила его по шее и почувствовала, как ей в бедро уперлась твердая выпуклость у него под джинсами. Она опрокинула юношу и устроилась у него на груди. Дилан прижал ее к себе и стал гладить по спине, запуская руки под трусики. Блисс принялась целовать его в губы, потом вдоль линии подбородка и ниже.

У нее начали выдвигаться клыки. Сейчас, сейчас она это сделает… Сейчас! Блисс почти что чувствовала запах его густой, великолепной крови. Она приоткрыла рот, и тут в комнате ярко вспыхнул свет.

Дилан высунул голову из-под одеяла.

— Какого дьявола?!

В коридоре стояли две второкурсницы и, хихикая, наблюдали за ними.

Фу ты! Блисс посмотрела на них, не убрав клыки. Стоявшие в дверях девчонки завизжали.

Блисс быстро спрятала клыки. А, черт! Комитет ведь предупреждал насчет этого — нельзя допускать, чтоб кто-то из Красной крови увидел их в настоящем обличье и осознал их подлинную природу. Но это же просто какие-то девчонки. Может, они решат, что им просто померещилось.

Сзади раздался глухой стук. Дилан рухнул с кровати и тяжело перекатился по полу.

Блисс, все еще укрытая одеялом, повернулась и поняла, отчего он решил спрыгнуть на пол. В дверях стоял ее отец. Откуда он взялся? Почему они вернулись домой так рано? Блисс кое-как натянула платье.

— Что здесь происходит? — спросил сенатор. — Блисс, с тобой все в порядке? А ты кто такой? — добавил он.

Дилан поспешно застегивал джинсы и одновременно натягивал футболку. Он схватил свою куртку и сунул ноги в кроссовки.

— Э-э… я тоже рад встрече.

— Что все это означает? — сердито спросил Форсайт Ллевеллин. — Блисс, что это был за парень?

Блисс услышала, как Дилан сбегает вниз по лестнице, и у нее упало сердце.

Теперь он никогда не будет принадлежать ей.

— Юная леди, вы собираетесь объясниться? Что, собственно, здесь происходит? И где вся наша мебель?
ГЛАВА 28

Шайлер ни на миг не усомнилась в том, что Джек сказал ей правду. Он рассказал ей, как они нашли Эгги в клубе полностью обескровленной, в точности как бывало с кем-нибудь из красно-кровных после полного потребления, только на сей раз такое случилось с одной из них. Джек объяснил, что хотя голубокровные придерживаются кодекса — уже много веков ни один человек не умер из-за того, что его выпили полностью, те, кто охотится на Голубую кровь, не настолько благородны.

Потом он рассказал про какую-то девушку, умершую летом в Коннектикуте. Она тоже была из Голубой крови. Она училась в Хотчкиссе, на втором курсе. Ее нашли точно в таком же состоянии, что и Эгги. Еще был шестнадцатилетний парень из Чоата.[13] Он тоже состоял в Комитете. Из него тоже выпили кровь — всю, без остатка.

Смерть Эгги была всего лишь последней из известных.

Джек был уверен, что старейшины что-то скрывают от них, и твердо решил выяснить, в чем дело.

— Почему у меня такое ощущение, будто я уже видел это прежде, проживал это прежде? Но что-то стоит на пути у моих воспоминаний. Будто кто-то каким-то образом тайно давит на них. Нам нужно это знать! Нужно знать, что с нами происходит. И почему все умершие — наши ровесники. Ты со мной? — спросил Джек.

Шайлер кивнула.

— Нам нужно выяснить, как это прекратить. Ради всех нас. Мы не можем жить в неведении, как сейчас. Старейшины думают, что это просто пройдет само собой, ну а если не пройдет? Я хочу быть готовым к этому, что бы это ни было.

Он говорил так страстно и гневно, что Шайлер, не удержавшись, погладила его по щеке. Джек внимательно взглянул на нее.

— Это будет опасно. Я не хочу втягивать тебя во что-нибудь такое, о чем ты можешь пожалеть.

— Мне все равно, — сказала Шайлер. — Я совершенно согласна с тобой. Нам нужно выяснить, что это за существо. И почему оно на нас охотится.

Джек привлек ее к себе, и Шайлер слышала биение его сердца. Сама же она чувствовала себя на удивление спокойной и сосредоточенной, как будто здесь, у него на груди, и было единственное подобающее ей место.

Юноша наклонился, задел носом ее нос, и Шайлер приподняла голову, чтобы он мог ее поцеловать.

Когда их губы встретились и языки соприкоснулись, Шайлер показалось, будто они целуются в сотне разных мест, и на нее нахлынули новые ощущения и старые воспоминания. Джек целовал ее, и их души сплавлялись друг с другом в мелодии, более древней, чем само время.

— Очаровательная картина.

Шайлер с Джеком отпрянули друг от друга. Перед ними стояла Мими Форс. Она несколько раз медленно хлопнула в ладоши.

— Мими, в этом нет никакой необходимости, — холодно произнес Джек.

Шайлер покраснела. Какого фига сестра Джека смотрит на нее с таким видом, как будто… как будто она его ревнует! В этом было нечто странное и вызывающее гадливость. Она что-то упустила? Мими же его сестра, двойняшка.

— Ллевеллины вернулись. И злы до чертиков. Я пришла тебя предупредить. Нам нужно сматываться.

Джек с Шайлер прошли следом за Мими к задней лестнице, по которой уже спускалось множество участников вечеринки, они несли пакеты с подарками и взволнованно переговаривались.

— Черт! Я забыла прихватить пакет себе! — ругнулась Мими. — И лосьон для тела тоже! — посетовала она, когда они вышли в вестибюль.

Консьерж, кажется, малость перепугался при виде этого потока подростков, некоторые из них по-прежнему держали в руках бутылки с пивом или бокалы с коктейлем. Консьерж уставился на них, разинув рот.

Компания рассеялась, и Мими вылетела на улицу, где ждала машина.

— Джек, ты идешь? — обернувшись, нетерпеливо бросила она.

— Ты уходишь? — спросила Шайлер.

— Пока что да. Я позже все объясню, ладно? — сказал он, поймав и сжав ее руку.

А потом отпустил.

Шайлер покачала головой. Нет. Почему ему нужно было уходить? Она хотела, чтобы Джек остался рядом, а не убегал куда-то без нее. Губы ее до сих пор ныли от силы их поцелуя, а щеки покалывало от его щетины.

— Ну, не надо так. Помни, что я сказал. Будь осторожна. И не ходи никуда без Бьюти.

Шайлер молча кивнула и совсем было собралась отвернуться. А потом, словно передумав, схватила юношу за руку.

— Джек!

— Что?

— Я… — Шайлер смешалась и умолкла.

Она знала, что хочет сказать ему, но не могла заставить себя произнести эти слова.

Но оказалось, что ей и не нужно этого делать. Джек приложил руку к сердцу и кивнул.

— И я отношусь к тебе так же.

Потом он развернулся и нырнул в черный лимузин, где уже сидела его сестра.
ГЛАВА 29

Шайлер смотрела, как отъезжает автомобиль, и ее переполняли противоречивые мысли и чувства. Эгги была вампиром, и она умерла, это означало, что она, Шайлер, тоже может умереть. Она едва не умерла в тот день, и если бы не Бьюти… Шайлер проводила взглядом машину, скрывшуюся за углом. Он покинул ее. Что-то в его походке, когда он шел прочь, оставило у девушки такое чувство, словно он уходит от нее навеки и она теперь всегда будет одна.

— Мисс, вам чем-нибудь помочь? — раздраженным тоном спросил консьерж, поджав тонкие губы.

Шайлер обернулась. Кроме нее, в мраморном вестибюле жилища Ллевеллинов не осталось ни души.

— Вообще-то да, — отозвалась она. — Будьте любезны, вызовите такси.

Через несколько минут портье у парадных дверей проводил ее на выход.

— Перекресток Хьюстон и Эссекс-стрит, пожалуйста, — сказала Шайлер водителю такси.

Она направлялась в единственное место, где, как была уверена, ее ждало безопасное прибежище.

Очередь перед «Банком» была такой же длинной, как обычно, однако на этот раз Шайлер шагнула прямиком к ограждению.

— Извините, — обратилась она к трансвеститу, — но мне очень нужно пройти в клуб прямо сейчас.

Косящий под Шер вышибала поджал губы.

— А мне очень нужна абдоминопластика. Но кто много хочет, тот мало получит. Иди и встань в очередь, как все.

— Вы не понимаете. Я сказала, ВПУСТИ МЕНЯ НЕМЕДЛЕННО . — Эти слова в сознании Шайлер прозвучали как рев, даже громче, чем в прошлый раз, когда она прибегла к этому приему.

Трансвестит отшатнулся и дернул головой, словно его ударили. Потом кивнул охранникам, и те приподняли бархатный канат ограждения.

Шайлер прошествовала внутрь, мысленно отмахнувшись от проверки билетов и документов. Здоровяков, стоявших на контроле, отшвырнуло к стенам, словно костяшки домино.

Внутри клуба царила непроглядная тьма, и Шайлер едва различала смутные силуэты посетителей, они топтались, раскачивались и танцевали в опьяняющем ритме музыки. Музыка была настолько громкой, что отдавалась в каждой клетке тела девушки. Шайлер пробиралась сквозь толпу скорее ощупью, чем полагаясь на зрение, медленно, но верно прокладывая себе дорогу в плотной массе танцующих. Наконец, ей удалось добраться до лестницы, ведущей наверх, в комнату отдыха.

— Травка, колеса, порошок, — раздался шепот, похожий на змеиное шипение. На третьей ступеньке примостился наркодилер. — Чего желаете, юная леди? Отвести вас наверх?

Шайлер помотала головой и проскочила мимо него.

Она нашла Оливера на втором этаже, у окна. Он сидел, скрестив ноги, и наслаждался видом А-авеню. Сейчас парень выглядел каким-то отстраненным и очень жалким. Точно так же чувствовала себя и Шайлер. Она не осознавала, как сильно скучает по нему, пока не увидела знакомое с детства лицо, орехово-карие глаза, затененные длинной челкой.

— Ну-ну. И чему я обязан такой честью? — спросил Оливер, заметив стоящую перед ним девушку.

Откинув челку с глаз, он неприязненно уставился на Шайлер.

— Я должна сказать тебе кое-что, — ответила она.

Оливер скрестил руки на груди.

— И что же? Разве ты не видишь, что я занят? — фыркнул он, указывая на обширное пустое пространство, окружающее его. — Точнее, был занят, — пробормотал он. — Всего минуту назад здесь было полно народу. Не знаю, как ты могла их не заметить.

— Только из-за того, что… — возразила Шайлер.

«Только из-за того, что я оставила тебя танцевать в одиночку и ушла с другим парнем…» — хотела сказать она, но вовремя остановилась. Она действительно оставила Оливера одного, и, как бы то ни было, она ведь именно с ним пришла на Неформальный бал. Он был ее лучшим другом, и она все время видела его, но во время танца они должны были составлять пару. Не в романтическом смысле, скорее в плане «мы танцуем этот дурацкий танец вместе, так сделаем все как надо». Так что ее поступок был недопустимо грубым. Как бы она себя чувствовала, если бы Оливер точно так же поступил с ней? Если бы он оставил ее одну и пошел танцевать с Мими Форс, а Шайлер не с кем было бы даже поговорить? Наверное, она встретила бы его так же холодно, как он ее сейчас. А может быть, даже и холоднее.

— Олли, извини меня за то, что было в субботу вечером, — произнесла она, наконец.

— Что-что?

— Я прошу прощения. Я сказала «извини». Хорошо? Я не подумала тогда.

Оливер возвел глаза к потолку, словно обращаясь к незримому наблюдателю.

— Шайлер ван Ален признает, что была не права. Не верю своим ушам.

Однако по тому, как он прищурил глаза, Шайлер поняла, что они с Оливером снова друзья.

Только это ей и нужно было сказать — «извини».

Не важно, сколько раз это слово звучало напрасно и лживо, оно по-прежнему оставалось могущественным. Достаточно могущественным, чтобы ее лучший друг снова стал с ней разговаривать.

— Значит, все в порядке?

Оливер усмехнулся.

— Думаю, да.

Шайлер улыбнулась и присела рядом с ним на подоконник. Он был для нее лучшим другом, надежным и близким, но за последнюю неделю она не раз обижала его, пренебрегала им, избегала его… потому что слишком боялась сказать ему правду о себе.

— Я должна рассказать тебе кое-что обо мне. — Девушка взяла его за руки. — Оливер, я… я — вам…

Выражение на лице Оливера смягчилось.

— Я уже знаю.

— Откуда? — требовательно спросила она.

— Шайлер, идем, я тебе кое-что покажу.

Держа Шайлер за руку, Оливер провел ее мимо подвальной лестницы и неубранных туалетов в тот угол, где во время последнего посещения клуба она наткнулась на странную гладкую стену. Он пробормотал несколько слов, и яркое сияние очертило контур двери. Оливер несильно толкнул дверь, и в стене открылся проем. Винтовая лестница вела куда-то на самые нижние уровни здания.

— Что это? — спросила Шайлер, когда они ступили в проем.

Стена сомкнулась за их спинами, оставив их в полной темноте.

Оливер достал из кармана рубашки маленький фонарик.

— Иди за мной, — сказал он.

Они начали спуск по лестнице, спиралью уходящей вниз, казалось, на целые мили. К тому времени, как они добрались до последнего уровня Шайлер уже совсем запыхалась.

Перед ними была другая дверь, на сей раз отделанная куда более роскошно — золотом, черным деревом и платиной.

«INGREDIOR PERCIPIO ANIMUS »[14]

— гласила надпись, идущая по периметру.

Оливер достал из бумажника золотистый ключ и провернул его в замке.

— Где мы? Что тут вообще такое? — с недоумением спросила Шайлер, осторожно входя в помещение.

Это была библиотека — обширный высокий зал, где пахло меловой пылью и пергаментом. Книжные полки почти достигали потолка, возвышаясь более чем на двадцать метров, их соединяла целая паутина лестниц и мостиков. Зал был ярко освещен и украшен мягкими коврами обюссон и изящными настольными лампами. Несколько читателей, сидящих за письменными столами, с интересом посмотрели на вновь прибывших. Оливер поклонился им и увел Шайлер в отдельный кабинет.

— Это Хранилище истории. Мы обеспечиваем его защиту.

— Кто это — «мы»?

Оливер приложил палец к губам и провел девушку к небольшому потертому столику в дальней части помещения. На столе Шайлер увидела мерцающий экраном ноутбук, несколько фотографий в рамках и дюжину записок на прилепленных листочках. Оливер покопался на полке над столом и с довольным возгласом достал оттуда книгу, старую, зачитанную, пахнущую плесенью. Сдув пыль с переплета, юноша открыл первую страницу и указал на нее Шайлер. На пожелтевшей ломкой бумаге было изображено генеалогическое древо, в центре красовалось имя «Ван Ален», а ниже, более мелким шрифтом, было начертано «Хазард-Перри».

— Что это?

— Это то, что нас роднит, — объяснил Оливер. — То есть, я хотел сказать, связывает нас. Мы вовсе не родня, не беспокойся.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Шайлер, все еще пытаясь осознать тот факт, что под ночным клубом располагалась тайная библиотека.

— Моя семья в течение нескольких столетий служила твоей.

— Это как?

— Я — проводник. Как и все в моей семье. Мы всегда заботились о представителях Голубой крови. Мы были врачами, юристами, бухгалтерами, финансистами. В этом качестве мы служили ван Аленам с начала восемнадцатого века. Ты знаешь доктора Пат? Она моя тетя.

— В каком смысле — «служили» нам? Твоя семья намного богаче нашей, — возразила Шайлер.

— Это всего лишь превратность судьбы. Мы предлагали исправить это, но твоя бабушка отказалась даже слушать. «Времена меняются», — сказала она.

— Но что это значит — проводник?

— Это значит, что мы служим другой цели. Не все люди — фамильяры.

— Ты знаешь об этом? — удивилась Шайлер.

Она снова посмотрела на страницу книги, узнавая на ней имена своих предков с материнской стороны.

— Я знаю достаточно много.

— Но почему ты никогда ничего не говорил?

— Мне не разрешали.

— А как так вышло, что ты знал, кто ты такой, а я ничего о себе не знала?

— Ну, так сложилось с самого начала. Быть проводником — это наследственная работа, этому учатся, и легче всего научиться с раннего возраста. Мы помогаем скрывать существование голубокровных, защищаем их, помогаем им взаимодействовать с окружающим миром. Это старинная должность, и в наши дни лишь у немногих семей вампиров остались проводники. Большинство избавились от них, как, например, Форсы. Это древняя традиция, а многие представители Голубой крови не придерживаются старых обычаев. Как сказала твоя бабушка, теперь все по-другому. Я — один из последних проводников.

— Почему?

— Кто знает? — Оливер пожал плечами. — Большинство особ Голубой крови в наши дни сами могут о себе позаботиться. Мы им больше не нужны. Они не верят в то, что Красная кровь может им помочь, и вместо этого хотят их контролировать.

От одного стола донесся какой-то шум. Оливер и Шайлер обернулись и увидели, как разъяренная пожилая женщина бранит дрожащего, съежившегося от страха библиотекаря. Шайлер показалась знакомой прическа женщины — светлые, коротко подстриженные волосы.

— Что происходит?

— Андерс снова получил выволочку. Миссис Дюпон недовольна тем, как продвигается его исследование.

Теперь Шайлер узнала изящную фигуру председательницы Комитета.

— А кто такой Андерс?

— Библиотекарь. Все сотрудники библиотеки — Красная кровь. Проводники, которые больше не работают на какую-то отдельную семью.

Шайлер отметила, что представители Голубой крови обращаются к библиотекарям свысока, в приказном тоне, и на какой-то миг ей стало стыдно, что она вампир. Куда подевалась элементарная вежливость?

— Почему они с вами так разговаривают?

— Твоя семья никогда так не делала, — ответил Оливер, покраснев. — Но, как я уже говорил, большинство представителей Голубой крови нас недолюбливают. Они считают, что нас не должно здесь быть, что мы вообще не должны о них знать. Но никто из ваших не хочет присматривать за Хранилищем. Им не интересно возиться со старыми пыльными книгами.

— А что она вообще здесь делает? — поинтересовалась Шайлер, глядя, как миссис Дюпон просматривает какие-то бумаги, которые принес ей проводник.

— Это штаб-квартира Совета старейшин. Ну, то есть — стражей. Они собираются здесь, в зале заседаний за Хранилищем.

— А сколько времени ты уже знаешь? В смысле, насчет меня? — спросила Шайлер.

Она перевела взгляд на стол, на фотографию, где они были изображены вдвоем с Оливером. Их сняли прошлым летом на острове Нантакет. Оливер, раскрасневшийся от солнца, смотрел в камеру. Тело его было покрыто темным, цвета густой карамели, загаром, волосы выгорели и стали золотистыми. А у Шайлер вид был бледный и унылый, она выглядывала из-под широкополой пляжной шляпы, а на носу красовалась белая нашлепка от солнца. На этой фотографии, хотя и снятой всего несколько месяцев назад, они казались такими юными! Да, действительно, прошлым летом они были всего лишь детьми, беспечными детьми, которым не хочется возвращаться обратно в школу. Они провели две недели, катаясь под парусом по морю и устраивая лагерь то здесь, то там на побережье. Шайлер казалось, что это было целую жизнь назад.

— Я знал это с самого рождения. Я был назначен к тебе, — просто ответил Оливер.

— То есть как это — был ко мне назначен?

— Насколько я понимаю, к каждому вампиру при рождении назначается проводник. Я на два месяца младше тебя. Можно даже сказать, что ты — причина того, почему я появился на свет. Я отыскал тебя. Помнишь?

Шайлер порылась в своих воспоминаниях. Она вспомнила, как он пытался подружиться с ней и как она сначала противилась этому. Он всегда сидел рядом с ней в классе, о чем-то ее спрашивал, и наконец, во втором классе они разделили на двоих тот помятый сэндвич с латуком. И после этого стали друзьями.

— И что именно ты делаешь?

— Я помогаю тебе. Подталкиваю тебя в определенном направлении, подсказываю, как бы ты могла использовать свои силы, чтобы ты смогла самостоятельно их открыть. Помнишь тот вечер в «Банке», когда я твердил тебе: «Мысли позитивно, и нас пропустят»?

Шайлер кивнула. Именно это она и подозревала. Она рассказала Оливеру, как прошла сегодня вечером мимо трансвестита на входе в клуб.

— Круто! — хохотнул парень. — Жаль, я этого не видел.

Она криво улыбнулась.

— Ну, нам на собрании Комитета говорили, что контроль над разумом — вещь вполне возможная.

— Но лишь немногие вампиры на это способны, — возразил Оливер.

— Только я вот чего не понимаю. Если Хранилище здесь, внизу, то почему ты так беспокоился, что нас не пустят в «Банк»? Сюда обязательно должен быть другой вход.

Оливер кивнул.

— Он есть. Через «Квартал сто двадцать два». Именно поэтому им пользуются только члены клуба. Ну, то есть представители Голубой крови и их гости. Я мог бы пройти там, ведь я один из немногих, у кого есть ключ, пусть я всего лишь Красная кровь… но я ненавижу то место.

Шайлер кивнула, чтобы он продолжал.

— «Банк» — просто хорошее прикрытие. Долгое время там, наверху, вообще ничего не было. Но потом кое-кто из соседей и бездомных сообщил в полицию, что видели людей, входящих в здание и не выходящих оттуда. И чтобы отвести подозрения, было решено, что верхние этажи надо сдать под что-нибудь интересное. Первым ухватился за предложение тот основатель клуба, и вашим так понравилась сама идея, что они решили открыть по соседству еще один ночной клуб, но только для своих.

Шайлер пыталась переварить эти сведения. Закрытый ночной клуб, Комитет — это определенно подходило ко всему, что ей до сих пор удалось узнать про Голубую кровь. Им нравилось, когда кругом только свои.

Однако ее все еще тревожило признание Оливера и его объяснение того, почему они дружат. Шайлер никак не могла забыть, как он одалживал ей деньги, а она была не в состоянии отдать долг, однако Оливер, похоже, об этом совершенно не беспокоился, по крайней мере, никогда не просил вернуть. Было ли это частью его службы? Где заканчивался проводник и начинался ее друг?

— Так на самом деле ты мне вовсе не лучший друг? Ты для меня что-то вроде няньки?

Оливер рассмеялся и провел пятерней по своим густым волосам.

— Можешь называть меня как хочешь. Но отделаться от меня будет не так-то просто.

— Тогда почему ты так разозлился на меня, когда я сказала тебе про Комитет?

Он горестно вздохнул.

— Не знаю… думаю, отчасти я не хотел, чтобы это было правдой, пусть даже знал, что это действительно правда. В смысле — я понимал, что это должно было случиться, но я просто мечтал, чтобы мы с тобой были на равных, понимаешь? А это не так. Я — Красная кровь. А ты — бессмертная. Наверное, я просто вышел из себя. Что с меня взять, я всего лишь человек.

Он усмехнулся этой игре слов.

— Ты не прав. Похоже, я на самом деле не так уж бессмертна, — произнесла Шайлер.

— Что ты имеешь в виду?

— Джек сказал мне, что кто-то убивает вампиров.

— Это невозможно. — Оливер покачал головой. — Я ведь тебе говорил, этот тип какой-то странный. — Он вымученно улыбнулся.

— Нет, не в том дело. Я серьезно. Но это тайна. Эгги была вампиром. И она не ушла на новый цикл. Она погибла. Она мертва. В смысле, по-настоящему мертва на этот раз. Вся ее кровь исчезла.

— О господи, — побледнев, промолвил Оливер. — Я не знал. Поэтому и сказал тебе, что не горевал на ее похоронах. Я думал, что нет никаких проблем и она просто вернется рано или поздно.

— Она не вернется никогда. И она не единственная. Были и другие… другие, которых убили. Голубая кровь. Мы не должны умирать, но мы умираем.

— И что Джек собирается с этим делать? Что он знает? — спросил Оливер.

— Он хочет узнать, кто охотится на нас.

Шайлер рассказала про воспоминания Джека о Плимуте. Послание, прибитое к дереву на уединенном поле. Кроатан.

— И как он собирается это сделать? — поинтересовался Оливер.

— Не знаю. Но я думаю, мы можем ему помочь.

— Как?

Шайлер обвела взглядом полное книг помещение.

— Эта библиотека содержит всю историю Голубой крови. Может быть, мы найдем здесь что-нибудь полезное.
ГЛАВА 30

Они вторглись в святая святых. Сколько Мими себя помнила, отец всегда после работы удалялся в свой заставленный книгами кабинет и часто даже не выходил к ужину. Там, за закрытой дверью, было его убежище, куда дети не допускались. Мими помнила, как в детстве скреблась в эту дверь, отчаянно желая внимания и ласки, но няня всегда уводила ее прочь, то уговаривая, то грозя наказанием. «Оставь папу в покое, он очень-очень занят, у него нет времени на тебя».

Мать ее была такой же, отстраненной и почти чужой. Она вечно отправлялась отдохнуть куда-нибудь, куда детям было нельзя или их там не желали видеть. Это было одинокое, сумрачное детство, однако Мими и Джек сумели выжать из него многое. Они стали единственной компанией друг для друга, они доверялись друг другу настолько, что Мими порой не могла сказать, где заканчивается ее личность и начинается личность ее брата. И тем более необходимым было то, что она сейчас намеревалась сделать. Он должен знать правду.

Мими вошла в огромный мраморный холл и направилась прямо к запертой двери отцовского кабинета. По мановению ее руки замок рассыпался в пыль, и дверь со стуком распахнулась.

Чарльз Форс сидел за столом, держа в руке хрустальный бокал с темно-красной жидкостью.

— Впечатляет, — похвалил он дочь. — Мне понадобились годы, чтобы научиться этому.

— Спасибо. — Мими улыбнулась.

Джек вошел следом, держа руки в карманах и слегка ссутулившись. Он посмотрел на сестру с уважением, которого прежде в его взгляде не было.

— Отец, скажи ему! — требовательно произнесла Мими, направляясь к столу.

— Сказать что? — спросил Джек.

Чарльз Форс отпил из бокала и исподлобья взглянул на детей. На своих так называемых детей. Маделин Форс и Бенджамин Форс. Двое самых могущественных представителей Голубой крови за все времена. Они были в Риме в критический момент. Они основали Плимут, они осваивали Новый Свет. И именно он призывал их вновь и вновь, когда в них возникала нужда.

— Про эту ублюдочную ван Ален, — уточнила Мими. — Скажи ему.

— А что ты такого знаешь про Шайлер? — поинтересовался Джек.

— Больше, чем ты, братец, — отозвалась Мими и уселась в одно из глубоких кожаных кресел, стоящих около отцовского стола. Когда она взглянула на брата, ее зеленые глаза точно такие же, как у него, сверкнули не то яростью, не то торжеством. — В отличие от тебя у меня есть доступ к моим воспоминаниям. Ее там нет. Я проверяла, снова и снова. Ее там нет. Ее нет нигде. Ее не должно существовать!

Голос Мими возвысился почти до визга, из-под верхней губы показались клыки.

Джек отступил на шаг.

— Этого не может быть. В моих воспоминаниях она есть. Ты ошибаешься. Отец, что за чушь она несет?

Чарльз сделал еще глоток, откашлялся и, наконец, произнес:

— Твоя сестра права.

— Но я не понимаю… — пробормотал Джек, опускаясь в другое кресло.

— С формальной точки зрения ван Ален не принадлежит к Голубой крови. — Чарльз вздохнул.

— Это невозможно! — воскликнул Джек.

— Она и принадлежит к нам, и не принадлежит, — пояснил Чарльз. — Она — порождение священного целования, союза между вампиром и человеком-фамильяром.

— Но мы не можем размножаться… у нас нет способности… — возразил Джек.

— Мы не можем иметь потомство, это верно. Мы не можем создавать новую жизнь, мы просто привносим дух ушедшего в новый эмбрион путем искусственного оплодотворения. По-моему, даже среди Красной крови в нынешние времена такая процедура — не редкость. Семя бессмертного сознания прививается женщине из нашей расы, дабы оно могло получить новую физическую оболочку в цикле проявления. Но поскольку представители Красной крови могут создавать новую жизнь, новый дух, то скрещивание между нами, очевидно, не является невозможным. Невероятным — да, но не невозможным. Однако за все годы нашего существования такого не случалось никогда. Зачать ребенка смешанной крови — это нарушение строжайшего закона нашего рода. Ее мать была глупой и взбалмошной женщиной.

Мими взяла чистый хрустальный бокал и налила в него жидкости из графина. Отпила глоток. Каберне с виноделен Ротшильда.

— Ее нужно уничтожить! — прошипела она.

— Нет! — крикнул Джек.

— Не надо так волноваться. С ней ничего покамест не случится, — успокаивающе произнес Чарльз. — Комитет так и не пришел к окончательному решению относительно ее дальнейшей участи. Она, похоже, унаследовала кое-какие черты своей матери, так что мы должны получше к ней присмотреться.

— Вы собираетесь ее убить? — спросил Джек, опустив голову на руки. — Я вам не позволю.

— Это не тебе решать. Загляни поглубже в свои воспоминания, Бенджамин. Скажи мне, что ты видишь. Узри правду внутри себя.

Джек закрыл глаза.

Когда они танцевали на Неформальном балу, он чувствовал присутствие Шайлер в своих воспоминаниях, как будто знал ее и в иные времена. Он мысленно вернулся в тот вечер, в зал особняка Общества по изучению Северной и Южной Америки, где они танцевали, и к воспоминаниям о Патрицианском бале, о той ночи, когда они вальсировали под музыку Шопена. Одно из самых ярких и драгоценных воспоминаний — это была… она… это не мог быть никто иной! Вот! Джек торжествовал. Он с близкого расстояния видел лицо, полускрытое веером. Эта нежная, фарфоровая кожа, изящные черты, вздернутый нос, и… Джек пошатнулся — это не были глаза Шайлер. Они были зеленые, не голубые. Это глаза…

— Ее матери, — выговорил Джек, выныривая из воспоминания и глядя на отца и сестру.

Чарльз кивнул. Голос его был непривычно резким:

— Да. Ты видел Аллегру ван Ален. Очень сильное сходство. Аллегра была одной из лучших среди нас.

Джек опустил голову. Он спроецировал этот образ на Шайлер, когда они танцевали, и использовал свои способности вампира, чтобы проникнуть в ее чувства, так что ей показалось, будто она тоже ощущает прошлое. Но Шайлер была ново-созданной душой. Ее мать, именно ее мать Джек искал сквозь века. Именно поэтому его так тянуло к Шайлер с той самой вечерней встречи перед «Кварталом-122», потому что ее лицо было так похоже на то, что преследовало его во снах.

Потом он взглянул на Мими. Его сестра. Его партнерша, его лучшая половина, его лучший друг и злейший враг. Она была с ним с самого начала. Именно ее руку он всегда находил, шаря вслепую во тьме. Она была сильной, она была той, что выживает. Она была источником его силы. Она всегда была рядом с ним, всегда поддерживала его. Агриппина рядом с ним, Валерием. Элизабет де Лоррен-Лилльбон при нем, Людовике Орлеанском. Сюзанна Фуллер рядом с Уильямом Уайтом.

Мими перегнулась через подлокотник и взяла Джека за руку. Они были так похожи, они пришли из одной тьмы, через одно и то же изгнание, которое обрекло их вести бессмертную жизнь на земле, и вот они здесь, тысячелетия спустя, богатые и знатные. Мими погладила брата по руке, в глазах у нее стояли слезы, как и у него.

— Что нам теперь делать? — спросил Джек. — Что с ней будет?

— Пока что ничего, — сказал Чарльз. — Мы наблюдаем и ждем. Тебе, вероятно, лучше держаться подальше от нее. И еще: твоя сестра сказала мне о твоих тревогах, связанных со смертью Августы. Рад сообщить тебе, что мы уже близки к обнаружению преступника. Простите, что так долго держал вас обоих в неведении. Если позволите, я объясню…

Джек кивнул и крепче сжал руку сестры.

ГЛАВА 36

Собрания Комитета возобновились с понедельника. Они были отменены на несколько недель, и молодым участникам никаких объяснений не предоставили. Во время собрания началось серьезное обсуждение предстоящего бала Четырех сотен. Никто и словом не упомянул о смерти Эгги или аресте Дилана. Вместо этого все радостно болтали о рождественском празднике. Бал Четырех сотен был самым долгожданным событием года, самым роскошным, самым великолепным и самым эксклюзивным, туда приглашались только особы Голубой крови.

Шайлер пришла на собрание только затем, чтобы попробовать все-таки поговорить осмысленно с Джеком, который продолжал ее сторониться. Младшие участники собраний были поделены на подкомитеты, и Шайлер присоединилась к группе приглашений только потому, что там, похоже, ее ждало меньше всего работы. Как она и думала, единственной задачей было составление списка гостей, который потом утверждался Старшим комитетом, после чего участникам группы предстояло вложить в конверты заранее подготовленные и напечатанные приглашения, надписать адреса и отправить почтой.

— Я беспокоюсь о Дилане, — сказала Блисс после окончания собрания. — Где он? Полиция по-прежнему ничего не говорит. А папа твердит мне, чтобы я не лезла в это дело.

— Знаешь, я тоже беспокоюсь, — кивнула Шайлер и покосилась на Джека, который в этот момент беседовал с миссис Дюпон и Мими.

— Тут глухо, Шайлер. Я знаю близнецов Форс. Они всегда и во всем вместе.

— Я должна попытаться, — с тоской произнесла Шайлер.

Она все еще не могла поверить, что парень, недавно так страстно целовавший ее, теперь не обращает на нее никакого внимания и ведет себя так, словно между ними ничего не было. У нее в голове не совмещался тот Джек, который говорил ей о своих снах и заблокированных воспоминаниях, с тем, который сейчас весело обсуждал, какой оркестр или джаз-группу пригласить на грядущий бал.

— Ну, смотри, — вздохнула Блисс. — Не говори, что я тебя не предупреждала.

Шайлер кивнула. Блисс отошла в сторону, а Шайлер направилась к Джеку Форсу. По счастью, Мими уже вышла из комнаты.

— Джек, ты должен выслушать меня, — сказала Шайлер, отводя его в сторону. — Пожалуйста.

— Зачем?

— Я знаю, что скрывает Комитет. Я знаю, что такое Кроатан.

Он замер, потрясенно глядя на нее.

— Откуда?

Он избегал встречаться с Шайлер взглядом, однако все же смотрел на нее, щеки девушки пылали от гнева, и сейчас она выглядела еще красивее, чем запомнилось ему.

— Мне сказала бабушка.

Шайлер пересказала ему все, что узнала от Корделии: о Серебряной крови и об убийствах в Роаноке и Плимуте.

Джек нахмурился.

— Она не должна была этого делать. Это закрытая информация, только для избранных.

— Ты знаешь об этом?

— Я кое-что разузнал самостоятельно, а остальное мне рассказал отец. Но это ни к чему не ведет.

— Что ты имеешь в виду? Это же первая улика!

Он покачал головой.

— Шайлер, извини, что ввел тебя в заблуждение. Но в отношении смерти Эгги ведется следствие. Ты должна поверить, Комитет знает, что делает. Твоя бабушка рассказала тебе старую легенду. Не существует никакой Серебряной крови. Нет даже никаких доказательств того, что нечто подобное вообще существовало.

— Я тебе не верю. Мы должны убедить Комитет предупредить всех. Если ты не со мной, то я сделаю это сама.

— И что, я никак не смогу остановить тебя? — спросил Джек.

Шайлер решительно вздернула подбородок.

— Нет.

Она с недоверием смотрела на него. Всего лишь несколько недель назад она была влюблена в него, восхищалась его отвагой и целеустремленностью. Где сейчас тот парень, который отказывался принять ложь, скармливаемую им Комитетом? Куда он подевался? Когда они танцевали на Неформальном балу, Шайлер казалось, что она счастлива, как никогда прежде. Но Джек оказался не тем, кем она его считала.
ГЛАВА 37

После собрания Шайлер рассказала Блисс и Оливеру все, что поведала ей бабушка о Серебряной крови и о том, почему Чарльз Форс — единственный человек, который может помочь им в ситуации с Диланом. Они решили, что на следующий день Блисс и Шайлер удерут с третьего урока, чтобы встретиться с Форсом. Оливер должен был придумать для учителя рисования какие-нибудь оправдания касательно отсутствия девушек.

Они подкарауливали мистера Форса перед рестораном «Четыре времени года», куда он ежедневно ходил обедать. Ресторан размещался в здании фирмы «Сиграм» на Парк-авеню, и с полудня до четырнадцати часов он являлся центром вселенной Манхэттена. Медиамагнаты, финансовые воротилы, известные писатели и другие важные персоны безраздельно оккупировали его.

— Вот он, — сообщила Блисс, заметив черный лимузин, из которого вышел мужчина с гладкими волосами серебристого цвета.

Она узнала его, поскольку ее отец принимал семейство Форс у себя в гостях в первую неделю после прибытия в Манхэттен. Она слегка побаивалась Чарльза Форса. Он смотрел на нее так, словно знал о ней все: ее тайные желания и невысказанные мысли. Рукопожатие его было крепким и надолго запомнилось Блисс. Но хотя Форс и напугал ее, она не собиралась допускать, чтобы этот страх помешал ей спасти Дилана.

Шайлер внимательно изучала мужчину. Она могла поклясться, что видела его раньше. Но где? Он был ей чем-то знаком. То, как он наклонял голову вперед… Шайлер была уверена, что знает этого человека.

— Мистер Форс! Мистер Форс! — окликнула его Блисс.

Чарльз Форс с интересом посмотрел на двух девушек, стоящих перед ним.

— Прошу меня извинить, — обратился он к своему спутнику, вместе с которым шел на обед.

— Мистер Форс, простите, что мы вас побеспокоили, — заговорила Блисс. — Но нам посоветовали обратиться к вам, потому что вы единственный, кто сможет нам помочь.

— Ты ведь дочь Форсайта? — резко спросил Чарльз. — Что ты здесь делаешь среди дня? Разве в Дачезне нет правил относительно пребывания в школе? Или их отменили вместе со школьной формой? — Он повернулся к Шайлер. — А ты… — Он не произнес ее имя, однако приподнял брови. — Если не ошибаюсь, ты тоже учишься в Дачезне. Итак, я вас слушаю. Чем могу вам помочь?

Шайлер, не дрогнув, выдержала его взгляд. Она не сводила с Форса пристального взгляда ярко-голубых глаз, и он сдался первым.

— Наш друг Дилан обвинен в преступлении, которого он не совершал. Вы единственный, кто может нам помочь. Вы — Регис. Моя бабушка сказала…

— Корделия ван Ален — опасный человек. Она так и не простила мне, что я возглавил Совет, — пробормотал Чарльз и махнул рукой своему спутнику, который терпеливо ждал, придерживая открытой дверь ресторана. — Идите, я подойду через пару минут.

— Мы не уйдем, пока вы не пообещаете помочь нам, — заявила Блисс с дрожью в голосе: больше всего на свете ей хотелось сейчас убежать и спрятаться от этого человека.

Голоса в ее голове кричали, требуя, чтобы она держалась от него подальше. «Убийца… — шептал голос в ее сознании. — Губитель…»

Девушка чувствовала глубокое отвращение, настолько сильное, что ей казалось, будто ее вот-вот стошнит, прямо здесь, перед машиной. Ей хотелось бежать, ползти прочь — все, что угодно, лишь бы скрыться от его пронизывающего взгляда. Блисс подумала, что вот-вот сойдет с ума от страха. Что-то ужасающее было в этом человеке — дикая и опасная сила, от которой следовало спасаться как угодно.

— О Дилане Варде позаботятся. Не нужно о нем больше беспокоиться, — произнес Форс, небрежно махнув рукой. — Он в полной безопасности. Ничего с ним не случится. Полиция допустила неприятную ошибку. Вард на свободе. Твой отец мог бы тебе об этом сказать, — хмыкнул он. — Он помогал подготовить документы на освобождение.

Блисс была так потрясена, что несколько секунд не могла промолвить ни слова. Она не ожидала, что это будет так просто.

— Что вы имеете в виду?

— Именно то, что сказал, — сухо подтвердил Форс. — Уверяю вас, волноваться не нужно. А сейчас прошу прощения, я опаздываю на обед.

Блисс и Шайлер обменялись беспокойными взглядами.

— А что насчет Серебряной крови? Они ведь нападают на нас, как насчет этого? Мы знаем о Кроатане! — обвиняюще воскликнула Шайлер.

— Пожалуйста, не надо рассказывать мне глупые сказки Корделии ван Ален. Я отказываюсь даже обсуждать их. Я говорил это раньше и скажу теперь. Никакого Кроатана не существует, — непререкаемым тоном отрезал Форс. — А вам, девочки, я предлагаю вернуться в школу и заняться учебой.
ГЛАВА 38

Здание отеля «Карлайл», роскошное и одновременно строгое, располагалось на Мэдисон-авеню и было выстроено в стиле английского особняка, если не считать размеров. Это был один из тех отелей, где, по слухам, царит поистине пугающая роскошь. Даже кондиционеры здесь поддерживали температуру воздуха строго в девятнадцать градусов по Цельсию — и ни градусом выше. Когда Шайлер была маленькой, бабушка брала ее с собой в бар «Бемельманс», где покупала ей коктейль «Ширли темпль» — безалкогольный, с ягодным сиропом. Корделия устраивалась у стойки и курила, потягивая один бокал «Сазерака» за другим, а Шайлер должна была сидеть тихо, разглядывая забавных зверушек, нарисованных на стенах, и считая дам в шляпках и платьях с букетиками на корсаже. В более поздние времена они посещали главный обеденный зал, чтобы воздать должное французской трапезе из пяти блюд. Иногда Корделия заявляла, что «с нее довольно» дома на Риверсайд-драйв, и тогда они переезжали на выходные в двухкомнатные апартаменты в «Карлайле». Шайлер заказывала в номер клубнику со сливками, наполняла джакузи и поедала калорийное лакомство, лежа в пузырящейся воде.

И в тот вечер, войдя в мраморный вестибюль, Шайлер почувствовала себя как дома в этой спокойной обстановке. Она выкинула из головы неприятные воспоминания о Джеке Форсе и унизительном разговоре с его отцом. Блисс попросила ее и Оливера прийти сюда сегодня вечером, но не объяснила зачем. Оливер уже ждал в укромном уголке бара.

— «Манхэттен»? — спросил он, кивком указав на свой стакан.

— Угу, — кивнула Шайлер.

Учтивый официант принес на серебряном подносе коктейль и поставил на столик серебряную мисочку с поджаренным испанским миндалем.

Шайлер взяла одну миндалину и сосредоточенно сжевала ее.

— Ого, у них тут что, самые лучшие орехи в городе?

— С отелем «Верхний Ист-Сайд» и не сравнить, — глубокомысленно кивнул Оливер, ухватив целую горсть. — Нам нужно провести ореховый тур по барам всех отелей Нью-Йорка. Сравнить орехи в «Регенси» с орехами в «Карлайле» и в «Сент-Регисе».

— Ммм… в «Регенси» есть что попробовать. У них там есть такая закуска из трех частей — горох васаби, жареные орешки и что-то вроде перченых сухариков, — подтвердила Шайлер.

Отель «Регенси» был еще одним излюбленным местечком Корделии.

Они опустошили стаканы и заказали еще по коктейлю. Через несколько минут в бар влетела Блисс, волосы ее еще не до конца просохли после душа. Она плюхнулась на стул рядом с Шайлер, напротив Оливера.

— Привет. Спасибо, что пришли.

— «Манхэттен»?

— Угу.

Блисс принесли коктейль, и они втроем чокнулись стаканами.

— Хмм… а вкусные здесь орешки, — пробормотала Блисс, кидая в рот горстку миндаля.

Оливер и Шайлер засмеялись.

— Что такого забавного?

— Да так. Я потом расскажу, это не важно, — ответила Шайлер.

Блисс приподняла брови. Эти двое всегда такие. Какие-то междусобойные шуточки, общие воспоминания, непонятные для остальных. Удивительно, что Дилан смог к ним присоединиться.

— Ну, так что произошло? — спросила Шайлер. — Зачем ты нас сюда позвала?

— Он здесь.

— Кто? — не понял Оливер.

— Как кто? Дилан, — отозвалась Блисс.

Она рассказала им то, что узнала от отца: Дилан освобожден, но вовсе не разгуливает на свободе, как утверждал Чарльз Форс, вместо этого он помещен под домашний арест в номере отеля «Карлайл». Судья позволил Чарльзу Форсу взять его на поруки, при условии, что Дилан будет находиться под присмотром. Отец Блисс сказал, что это все сплошная ошибка и что скоро обвинения будут сняты. Однако по-прежнему было непонятно, почему Дилан до сих пор под арестом, и в особенности при чем здесь Чарльз Форс.

— И я послушала, как мой отец разговаривал с Чарльзом насчет того, что им надо «позаботиться о себе» и «не позволить ситуации выйти из-под контроля».

— Интересно, что они имели в виду? — хмыкнула Шайлер, беря из мисочки еще один орех.

Блисс сделала большой глоток коктейля.

— И все же, насколько я понимаю, мы должны поступить именно так, как предлагал Оливер. Помочь Дилану сбежать. Мы не можем все так оставить. Используем контроль разума, чтобы пройти через охрану, Шайлер говорила мне, что делала это раньше, потом утащим его оттуда, а Олли будет стоять на стреме. Дилана держат в номере тысяча один.

— Вот прямо так? — спросил Оливер.

— Да, а что? Ты же сам сказал, что мы должны думать как Голубая кровь.

— Прежде всего, как нам попасть наверх? Ведь для этого надо быть постояльцем отеля, — указал Оливер.

— Вообще-то это самое простое, — отмахнулась Шайлер. — Мы с Корделией часто здесь гостим. Я знаю тут всех лифтеров.

— Ну, тогда начинаем представление, — кивнул Оливер и поднял руку, чтобы им принесли счет.

Они вошли в главный вестибюль и направились к охраняемому лифту.

— Привет, Марти, — поздоровалась Шайлер и улыбнулась лифтеру, одетому в шикарную красную куртку с медными пуговицами.

— Здрасьте, мисс Шайлер, давно вас тут не было, — ответил тот, прикасаясь к форменной кепке.

— Ну да, давненько, — спокойно согласилась Шайлер, подталкивая друзей к отделанному зеркалами лифту.

— Двенадцатый этаж? — добродушно спросил Марти.

— Нет, нас в этот раз почему-то поселили на десятом. У вас, должно быть, все забито.

— Октябрь, — объяснил лифтер. — Полно туристов. Какое-то шоу в «Метрополитене» или что-то вроде того.

Он нажал кнопку с цифрой «10» и сделал шаг назад, улыбнувшись Шайлер и ее приятелям.

— Спасибо, Марти, и пока! — сказала Шайлер, когда двери лифта открылись.

Они прошли по коридору к нужному номеру, но когда добрались до комнаты 1001, то обнаружили, что перед дверью нет охраны.

— Странно, — промолвила Блисс. — Я слышала, как отец говорил, что его стерегут и при нем постоянно ошиваются копы.

Шайлер собиралась уже разнести замок, когда заметила еще одну странность. Дверь была приоткрыта. Она распахнула ее настежь. Оглянувшись через плечо, Шайлер увидела изумление в глазах Блисс и Оливера. Они приготовились к сражению, а на их пути не встретилось ни единого препятствия.

Шайлер вошла в комнату, за ней — Блисс.

— Дилан! — позвала Блисс.

Они стояли в роскошной, устланной коврами комнате. Здесь все еще работал телевизор. Вот поднос с остатками ужина на тарелке, серебряная крышка небрежно сдвинута в сторону. Незаправленная постель, полотенца на полу.

— Ты уверена, что он назвал этот номер? — спросила Шайлер.

— Совершенно уверена, — кивнула Блисс.

— Как вы думаете, что произошло? — поинтересовался Оливер, оглядываясь по сторонам.

Найдя пульт дистанционного управления, он выключил телевизор.

— Дилан исчез, — прямо ответила Блисс.

Она помнила, что сказал ей Чарльз Форс. О Дилане позаботились, что бы это ни означало. Девушка почувствовала дрожь, пробежавшую по спине. Что, если они пришли слишком поздно, чтобы спасти его?

— Он сбежал, — предположил Оливер.

— Или кто-нибудь его выпустил, — добавила Шайлер.

Блисс молчала, с непонятным выражением на лице уставившись на недоеденный ужин. Шайлер сочувственно положила руку ей на плечо.

— Я уверена, что с ним все в порядке, где бы он ни был. Дилан — крепкий орешек, — напомнила она подруге. — А теперь давайте уберемся отсюда, пока кто-нибудь не решил, что это мы его выпустили.
ГЛАВА 39

Оно напало без предупреждения. Шайлер проклинала свою гордость. Она сама была во всем виновата. Оливер предлагал посадить ее в такси, но поскольку Шайлер и так задолжала ему немало денег, то отказалась. Проводник он или нет, она не хотела пользоваться его щедростью. Оливер и Блисс жили в нескольких кварталах от «Карлайла», и Шайлер сказала им, что без проблем доедет на городском автобусе. Она сошла с маршрута М-72 на перекрестке Семьдесят второй улицы и Бродвея и решила остальной путь пройти пешком. До дома было больше двадцати кварталов, но Шайлер хотелось прогуляться.

На углу Девяносто пятой улицы девушка свернула с ярко освещенного проспекта на темную улицу, намереваясь пройти по Риверсайд-драйв, и тут почувствовала «это».

В долю секунды оно схватило Шайлер. Она почувствовала, как острые клыки прокалывают кожу и как что-то начинает медленно вытягивать из нее кровь, а вместе с ней и жизнь. Голова закружилась, дыхание перехватило. Это смерть.

Ей только пятнадцать лет, она еще почти и не жила — и вот ей предстоит умереть. Шайлер попыталась вырваться из стальной хватки. Нет, все гораздо хуже, ведь бабушка говорила, что бывает после этого… она, Шайлер, будет жить. Будет жить в памяти этой мерзкой твари, пойманная в ловушку в безумном сознании, навеки.

Бьюти. Где Бьюти? Нет, на этот раз гончая не успеет спасти ее.

Боль была острой, Шайлер почти лишилась сознания от потери крови. Но прежде чем окончательно сдалась, она услышала крик.

Звук удара.

Кто-то сражался с тварью. Существо Серебряной крови выпустило Шайлер. Зажимая рану на шее, чтобы остановить кровь, девушка обернулась посмотреть, кто спас ее.

Джек Форс отчаянно сражался с напавшим. Тварь была массивна и высока, но, тем не менее, ее облик напоминал человеческий. Волосы ее сверкали серебром. Каким-то чудом Джеку удавалось противостоять чудовищу.

Он отвечал ударом на каждый удар существа, но, в конце концов, тварь Серебряной крови отшвырнула его прочь, с размаху ударив о бетонную стену.

— Джек! — закричала Шайлер.

Подняв взгляд, она увидела, что чудовище снова тянется к ее горлу. В этот момент ей вспомнились слова бабушки. Законы небес гласили, что любое существо повинуется священной речи.

Девушка с силой выкрикнула в лицо твари приказ:

— Аперио Орис!

«Открой свой облик!»

Существо Серебряной крови хрипло засмеялось и прошипело ужасным голосом, в котором звучала боль тысячи вопиющих душ:

— Ты не можешь приказывать мне, земное отродье!

И тварь угрожающе двинулась к девушке.

— Аперио Орис! — снова закричала Шайлер, вложив в приказ еще больше силы.

Джек, уже поднявшийся на ноги, отшатнулся прочь: в тот миг, когда Шайлер произнесла заклятие, заученные ею священные слова, монстр показал свое истинное лицо.

Это лицо Джек не мог не узнать.

Чудовище испуганно взвыло, вой перешел в пронзительный, ужасающий вопль, а потом тварь скрылась в ночи.

— Ты как? — воскликнула Шайлер, кидаясь к Джеку. — У тебя кровь идет.

— Просто царапина, — ответил тот, стирая кровь, которая, вытекая, была красной, но на свету становилась голубой. — Я в полном порядке. А ты?

Шайлер потрогала шею сбоку. Кровотечение уже остановилось.

— Откуда ты узнал? — спросила она.

— Что он нападет на тебя? Потому что он уже нападал, так что я понимал, что он сделает это снова. Убийцы, как правило, возвращаются, чтобы закончить начатое.

— Но почему…

— Я не хотел, чтобы ты пострадала из-за меня, — без обиняков объяснил Джек.

«И это все?» — подумала Шайлер.

— Спасибо, — негромко поблагодарила она.

— Ты это видела? — спросил он. — Видела?

— Да, — кивнула она. — Видела.

— Этого не может быть! — сказал Джек. — Это какой-то трюк! — Он потряс головой. — Я не верю!

— Это не трюк, — мягко возразила Шайлер. — Оно обязано повиноваться законам небес.

— Я знаю насчет священной речи, — резко бросил Джек. — Но это какая-то ошибка.

— Никакой ошибки. Таковы законы творения.

Джек сердито посмотрел на нее.

— Нет.

Чудовище показало свое лицо на один краткий миг, когда у него не было иного выбора, кроме как повиноваться словам Шайлер. Существо явило свой истинный облик. И это было лицо того, кто являлся истинной властью во всем Нью-Йорке, лицо человека, который в одиночку заставил весь город склониться перед его волей.

Лицо Чарльза Форса.

Лицо того, кто был отцом Джека.
ГЛАВА 40

Шайлер рассказала Джеку все, что она знала и о чем догадывалась, надеясь, что это неправда.

— Это он. Он был там в тот вечер, когда умерла Эгги. Я видела его в подвале «Банка». Он выходил из Хранилища. Теперь я вспомнила. Так что он вполне мог это совершить. Это был он, понимаешь, Джек?

Джек помотал головой.

— Ты не можешь отрицать то, что видел своими глазами. Это было лицо твоего отца.

— Ты ошиблась. Это свет так падал или что-то еще, — упрямо покачал головой юноша, глядя на пятна крови на тротуаре.

— Послушай меня, Джек, мы должны найти его. Моя бабушка говорила, что создания Серебряной крови даже не знают, кто они такие. Твой отец может и не осознавать, что одержим.

На этот раз Джек не стал спорить. Шайлер положила ладонь ему на плечо.

— Где он?

— Там же, где всегда. В больнице.

— В смысле? В какой больнице?

— В Колумбийской пресвитерианской, но я не знаю, в какой палате. Я понятия не имею, что он там делает. Знаю только, что он кого-то часто навещает там, — ответил Джек.

— Кажется, я знаю, где мы можем его найти, — произнесла Шайлер.

Пока они ехали на такси в больницу, Шайлер трясло от ужаса, но она пыталась подавить дрожь. Когда они прибыли на место, охранник, отпустив шуточку насчет «ее парня», выдал Джеку бейджик посетителя.

— Кто здесь лежит? Куда мы идем? — спросил Джек, следуя за ней по коридору.

Шайлер едва не бежала бегом.

— Моя мать. Сейчас увидишь.

— Твоя мать? Я думал, она умерла.

— И вполне может быть, что это так, — мрачно отозвалась Шайлер.

Она провела его по пустым коридорам до угловой палаты, взглянула в застекленное дверное окошечко и жестом пригласила Джека последовать ее примеру.

В палате был человек, он стоял на коленях возле кровати. Тот же таинственный посетитель, который приходил каждое воскресенье и которого Шайлер уже не раз видела рядом с матерью. Так вот почему на похоронах Эгги Чарльз Форс показался ей знакомым. Сейчас она узнала его по осанке. Это был тот самый мужчина из подвала «Банка», то самое существо, которое напало на нее. Загадочный чужак был вовсе не ее отцом, он был дьяволом Серебряной крови. Чудовищем. Шайлер ощутила неистовую ярость — что, если именно из-за Чарльза Форса ее мать находится в таком состоянии? «Что он с ней сделал?»

— Отец, — произнес Джек, входя в палату.

Но тут же остановился и вздрогнул, увидев лицо женщины, лежащей на кровати. Женщина из его снов. Аллегра ван Ален.

Чарльз поднял взгляд и увидел стоящих перед ним Шайлер и Джека.

— Я думал, мы с этим покончили, — сказал он, хмуро глядя на них обоих.

— Где вы были полчаса назад? — требовательно спросила Шайлер.

— Здесь.

— Это ложь! — закричала девушка. — Кроатан!

Чарльз приподнял брови.

— Это оскорбление? Пожалуйста, не повышай голос. Нужно хотя бы немного уважать окружающих. Мы в больнице, а не на боксерском матче.

— Это ты, отец. Мы видели тебя, — подтвердил Джек.

Он все еще не мог поверить, что Аллегра жива. Но почему она находится в больнице?

— В чем именно вы оба меня обвиняете?

— Откуда у тебя царапины? — спросил Джек, указывая на запекшиеся полоски на лице отца.

— От балованного персидского кота твоей матери, — сквозь зубы процедил Чарльз.

— Я так не думаю, — фыркнула Шайлер.

— Что вообще происходит? — возмутился Чарльз. — Почему вы двое здесь?

— Ты напал на Шайлер. Я тебя прогнал. Это был ты, я видел тебя… Шайлер произнесла священные слова, и мой враг показал лицо. Это было твое лицо.

— Ты в это веришь?

— Да.

— Твоя бабушка была права, Шайлер, — подавленным тоном произнес Чарльз. — Времена действительно изменились, если мой собственный сын считает меня мерзостью. Именно так ты назвал меня, верно, Джек? — спросил он, закатывая манжет рубашки и демонстрируя метку на внутренней стороне правого запястья.

Это было изображение меча — золотого меча, пронзающего тучу.

— Что это? Зачем вы нам это показываете? — удивилась Шайлер.

— Это метка архангела, — объяснил Джек, и в голосе его зазвучало почтение.

На какое-то время он забыл о своем недоумении касательно Аллегры ван Аллен. Опустившись на колени, Джек распростерся на полу у ног отца.

— Вот именно, — подтвердил Чарльз с едва заметной улыбкой.

— И что это значит? — не поняла Шайлер.

— Это значит, что мой отец принадлежит к Серебряной крови не более, чем ты или я, — пояснил Джек, слегка повысив голос. — Знак архангела. Его нельзя подделать и нельзя скопировать. Мой отец — Михаил, Чистый Сердцем, который добровольно вызвался сопровождать изгнанников на землю, дабы вести нас на нашем бесконечном пути.

Приподнявшись, он еще раз поклонился отцу.

— Прости меня. Я был слеп, но теперь я прозрел.

— Встань, сын мой. Здесь нечего прощать.

Шайлер переводила вопросительный взгляд с отца на сына.

— Но я использовала священный язык. Заклятие, которое должно было открыть его истинную природу.

— Существа Серебряной крови умеют быстро и ловко менять облик, — объяснил Чарльз. — Оно повиновалось твоему приказу, но только после того, как показало вам то, что должно было сбить вас с толку и ввергнуть в шок. Лишь потом оно явило свою истинную сущность. Но лишь на краткий миг.

— Так если твой отец не принадлежит к Серебряной крови, то кто это был? — с подозрением осведомилась Шайлер. — И где Дилан?

— Он сейчас в безопасности — пока что. Его прячут. Он больше не причинит никому вреда, — сказал Чарльз. — Завтра он будет далеко отсюда.

— Что значит — не причинит никому вреда? — переспросила Шайлер.

— У него на шее следы укусов. Его использовали. Обратили.

— Обратили во что? О чем ты говоришь?

— Дилан — Голубой крови, — кратко ответил Чарльз. — По крайней мере, был. Я думал, ты знаешь.

Шайлер потрясла головой. Дилан был вампиром? Но это значит… это значит, что он мог убить Эгги… это значит, что все их рассуждения, все их предположения ошибочны. Дилан — не человек. А значит, есть шанс, что он вовсе не невиновен.

— Но он не был ни на одном собрании, — дрожащим голосом промолвила Шайлер.

Чарльз улыбнулся.

— Это вовсе не обязательно. Можно изучать историю своего народа, а можно пренебречь ею. Дилан предпочел пренебречь. На свое несчастье. Существа Серебряной крови нападают только на тех, в ком есть слабина, в особенности в разуме. Их тянет к тем, кто сломлен, чем-то уязвлен. Они почувствовали слабость Дилана и питались ею. Дилан, в свою очередь, питался другими.

— Так это был он? Это он убил Эгги?

— Увы, да. Бедная Эгги. Мы узнали, что во время первого нападения твари Серебряной крови выпили из Дилана почти всю кровь, однако решили не поглощать его целиком, а вместо этого превратить его в одного из своих. Чтобы выжить, ему пришлось найти жертву, — пояснил Чарльз. — Мне очень жаль.

На какой-то момент Шайлер лишилась дара речи. Ведь все время, все это время они считали Дилана своим другом. Дилан — вампир, хуже того — марионетка Серебряной крови. Это было ужасно.

— Так Серебряная кровь существует? Вы сами признали, что они вернулись.

— Я ничего не признавал, — надменно возразил Чарльз. — Его поступки могут иметь другое объяснение. Дилан мог вполне действовать сам по себе. Такое случается. Слабоумие. В Закатные годы наша молодежь очень уязвима. Дилан вполне мог подделать отметины на шее. Мы обязаны провести расследование должным образом. Если его и совратили, у нас все еще есть шанс спасти его душу. Пока что мы поместили его и его родителей в безопасные убежища.

— Но вы не можете так поступить! В смысле — скрывать это. Вы должны предупредить всех. Просто обязаны!

— Ты такая же, как твоя бабушка, — вздохнул Чарльз. — Жаль. Твоя мать не была истеричкой. — Он с теплотой взглянул на Аллегру и понизил голос. — Совет позаботится об этом. Все будет сделано вовремя.

— Но в Плимуте вы не сделали ничего, — бросила Шайлер. — Роанок… они все пропали, а вы ничего не сделали.

— Но смерти прекратились, — холодно ответил Чарльз. — Если бы мы напугали всех, если бы мы продолжили бегство, как советовали твои дед и бабка, мы не достигли бы ничего. Мы вечно продолжали бы скрываться, боясь тени, которой, может быть, и не существует.

— Но Эгги… и та девушка из Коннектикута, и парень из Чоата, — возразила Шайлер. — Как насчет них?

Чарльз снова вздохнул.

— Увы, да, это тяжелые потери.

Шайлер не верила своим ушам. Говорить о людях так, словно их жизни — расходный материал!

— Уверяю, в свое время мы все разъясним, — продолжал Чарльз. — Мы выиграли сражение в Риме. Серебряная кровь практически уничтожена.

— Бабушка сказала, что один из них выжил, тот, кто мог скрыться среди нас… что самый могущественный вампир Серебряной крови, может быть, все еще жив, — не сдавалась Шайлер.

Она обошла кровать, чтобы говорить с Чарльзом лицом к лицу.

— Корделия всегда это твердила и продолжает на этом настаивать. Она ошибается. Я там был. Я участвовал в битве в храме. Слушайте меня внимательно, оба, потому что я не хочу повторять это еще раз: я лично отправил Люцифера в адское пламя, — провозгласил Чарльз.

Шайлер подавленно умолкла.

— А теперь пойдем отсюда, не будем тревожить твою мать, — велел Чарльз.

Он преклонил колени и поцеловал холодную руку Аллегры.

— Но есть еще один вопрос, — неожиданно вспомнила Шайлер. — Дилан.

— А что с ним такое? — спросил Чарльз.

— Где он?

— В отеле «Карлайл». Я же говорил вам, он в безопасности.

— Нет. Его больше нет в «Карлайле». Я была там. Он исчез.

Шайлер рассказала о том, что они обнаружили: включенный телевизор, недоеденный ужин.

— Возможно, это он напал на меня.

В течение долгих секунд никто не произнес ни слова. Потом Чарльз устремил на Шайлер полный ярости взгляд.

— Если то, что ты говоришь, правда, мы должны найти его. Немедленно.