Мелисса де ла Круз МАСКАРАД
Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой.
Франсуа де Ларошфуко (Перевод Э. Линецкой).
...тот, кем я был, становится чем-то иным... Тень отброшена.
«Баухаус», альбом «Маска».
ГЛАВА 1
Площадь Сан-Марко заполонили голуби. Сотни голубей — толстые, серые, коренастые, молчаливые — клевали оброненные беззаботными туристами кусочки слоеных булочек и хлебные крошки. Был полдень, но солнце пряталось за тучами, и на город опустилась мрачная пелена. Пустые гондолы выстроились вдоль причалов. Гондольеры в полосатых рубашках стояли, опираясь на весла, и ожидали клиентов, а те все не шли. Начался отлив, и на фасадах зданий стали видны темные пятна на том уровне, куда вода доходила во время прилива.
Сидевшая в кафе Шайлер ван Ален примостила локти на шаткий столик и подперла голову так, что подбородок ее спрятался в высоком воротнике «хомут» слишком большого для нее свитера. Шайлер была вампиром, Голубой кровью, последней из ван Аленов — некогда видного нью-йоркского семейства, влиянию и щедрости которых Манхэттен был обязан своим нынешним видом.
В былые времена имя ван Аленов было синонимом могущества, привилегированного положения в обществе и меценатства. Но та пора давно минула, и за прошедшие годы финансы семьи истаяли. Шайлер привычнее было экономить каждый цент, чем швырять деньги в дорогих магазинах. Ее наряд — черный свитер длиной почти до колен, подрезанные и обтрепанные леггинсы, армейская куртка и поношенные мотоциклетные ботинки — весь был куплен в секонд-хенде.
На любой другой девушке этот небрежный ансамбль смотрелся бы так, словно она подобрала выброшенное каким-нибудь бродягой, но на Шайлер он казался королевским одеянием, и в сочетании с ним ее милое личико в форме сердечка выглядело еще более привлекательным. Шайлер была сногсшибательно красива: нежная молочно-белая кожа, глубоко посаженные синие глаза и пышные волосы цвета воронова крыла. И красота ее делалась еще неотразимее, когда девушка улыбалась, хотя этим утром ей было не до улыбок.
— Ну, выше нос, — сказал Оливер Хазард-Перри, поднося к губам чашечку с эспрессо. — Что бы ни случилось — ну, или не случилось, — но мы получим свой небольшой перерыв. А этот город великолепен. Ну, признай — ведь находиться в Венеции куда приятнее, чем торчать в химической лаборатории.
Оливер был лучшим другом Шайлер еще с самого детства — долговязый красивый юноша, улыбчивый, с копной непослушных каштановых волос и теплыми карими глазами. Он был наперсником Шайлер, соучастником проделок и, как она узнала не столь давно, ее проводником — человеком, в силу традиции исполняющим при определенном вампире роль помощника и левой руки, с позиции возвышенного рабства. Именно стараниями Оливера Шайлер сумела так быстро попасть из Нью-Йорка в Венецию. Он уговорил своего отца, и тот позволил им сопровождать его в деловой поездке по Европе.
Несмотря на бодрый тон Оливера, Шайлер осталась мрачна. Шел последний день их пребывания в Венеции, а они так ничего и не нашли. Завтра они улетят обратно в Нью-Йорк с пустыми руками. Путешествие оказалось совершенно безрезультатным.
Девушка принялась отдирать этикетку от своей бутылки «Пеллегрино», осторожно, так, чтобы та превратилась в длинную тонкую полоску зеленой бумаги. Шайлер не желала быстро сдаваться.
Почти два месяца назад на бабушку Шайлер, Корделию ван Ален, напал кто-то из Серебряной крови, смертельных врагов вампиров Голубой крови. Шайлер знала от Корделии, что Серебряная кровь, как и Голубая, — это падшие ангелы, приговоренные к проведению своей бессмертной жизни на земле. Однако же представители Серебряной крови, в отличие от голубокровных, поклялись в верности изгнанному Князю небес, самому Люциферу, и отказались подчиняться кодексу вампиров, строгим этическим правилам, которые, как надеялись вампиры Голубой крови, должны были помочь им со временем вернуться в рай.
Корделия была официальным опекуном Шайлер, которая не знала своих родителей: отец умер еще до ее рождения, а мать вскоре после родов впала в кому. Корделия держалась с внучкой холодно и отстраненно, но она была единственной родственницей Шайлер, и та, как бы то ни было, любила бабушку.
— Она была уверена, что он должен быть здесь, — сказала Шайлер, мрачно кидая крошки голубям, собравшимся у их столика.
Девушка повторяла это с самого их приезда в Венецию.
Нападение твари Серебряной крови отняло у Корделии много сил, но, прежде чем бабушка Шайлер, угаснув, перешла в пассивную стадию — принадлежащие к Голубой крови были бессмертны и постоянно возрождались, — она убедила внучку в том, что ей крайне необходимо отыскать ее пропавшего деда, Лоуренса ван Алена. Корделия была уверена, что именно в нем кроется ключ к победе над Серебряной кровью. Перед кончиной бабушка велела Шайлер отправиться в Венецию и прочесать ее кривые улочки и извилистые набережные каналов в поисках Лоуренса.
— Но мы искали повсюду. Никто здесь и слыхом не слыхал ни о Лоуренсе ван Алене, ни о докторе Джоне Карвере, — со вздохом произнес Оливер, напоминая о множестве предпринятых ими попыток: они наводили справки в университете, в баре «Гарри» в «Киприани» и во всех отелях, виллах и пансионах, расположенных между этими двумя точками.
Имя Джона Карвера Лоуренс носил во времена основания Плимута.
— Да знаю... Мне начинает казаться, что его никогда и не существовало, — отозвалась Шайлер.
— Может, она ошиблась? Или слишком ослабела и уже плохо соображала, когда объясняла, куда тебе следует отправиться? — предположил Оливер. — Пойди туда, не знаю куда...
Шайлер обдумала этот вариант. Возможно, Корделия ошиблась, а возможно, Чарльз Форс, глава Голубой крови, оказался, в конце концов, прав. Но потеря бабушки очень сильно подействовала на Шайлер, и девушка была преисполнена лихорадочной решимости осуществить последнее желание Корделии.
— Я не могу так думать, Олли. Если допущу такое предположение, то сдамся. Я должна его найти. Должна найти моего деда. Мне слишком больно думать о том, что тогда сказал Чарльз Форс...
— А что он сказал? — поинтересовался Оливер.
Шайлер упоминала о разговоре, который состоялся между ней и Чарльзом перед отъездом, но без подробностей.
— Он сказал...
Шайлер закрыла глаза и вспомнила их полную напряженности встречу.
Она пришла тогда в больницу к матери. Аллегра ван Ален, женщина, остановившаяся между жизнью и смертью, была прекрасна и далека, как всегда. Она впала в состояние кататонии вскоре после рождения дочери. Шайлер не удивилась, обнаружив у постели матери другого посетителя.
Чарльз Форс стоял у кровати на коленях, но при виде Шайлер быстро поднялся и вытер глаза.
На миг Шайлер пожалела его. Всего лишь месяц назад она считала Чарльза воплощением зла и даже обвинила его в принадлежности к Серебряной крови. Но она промахнулась.
Чарльз Форс, он же Михаил, Чистый Сердцем, был одним из архангелов, добровольно отправившихся в изгнание с небес, дабы помочь своим братьям, низвергнутым во время мятежа Люцифера и обреченным жить на земле в качестве Голубой крови. Вампир по выбору — не по греху. А вторым таким вампиром была мать Шайлер, Аллегра ван Ален — Габриэлла, Чистая, Добродетельная. История Михаила и Габриэллы была долгой и запутанной. Эту двойню связывали узы крови, и в этом цикле они родились братом и сестрой.
Все представители Голубой крови были связаны обетом бессмертия, но Габриэлла отреклась от этого обета и взяла в мужья отца Шайлер, своего человека-фамильяра, Красную кровь.
— Ты знаешь, почему твоя мать пребывает в коме? Или почему она предпочла впасть в кому? — спросил Чарльз.
Шайлер кивнула.
— После смерти моего отца она поклялась никогда больше не брать другого фамильяра. Корделия сказала, это случилось потому, что она сама хотела умереть.
— Но умереть она не может. Она — вампир. Потому она жива, — с горечью произнес Чарльз. — Если это можно назвать жизнью...
— Таково было ее решение, — ровным тоном ответила Шайлер.
Ей не понравилось прозвучавшее в словах Чарльза осуждение.
— Решение! — произнес, словно ругательство, Чарльз. — Романтический каприз и ничего более! — Он повернулся к Шайлер. — Я слыхал, ты собираешься в Венецию.
Шайлер кивнула.
— Мы уезжаем завтра. Искать моего дедушку, — заявила она.
«Нам ведомо, что дочь Габриэллы принесет нашему роду спасение, которого мы взыскуем, — сказала ей бабушка. — Только твой дедушка знает, как победить Серебряную кровь. Он поможет тебе».
Корделия рассказала, что на протяжении всей их истории вампиры Серебряной крови охотились на представителей Голубой крови, поглощая их кровь вместе с их воспоминаниями. Последние известные случаи нападений происходили в Плимуте, когда вампиры переселились в Новый Свет. Четыре столетия спустя в Нью-Йорке, когда Шайлер пошла на второй курс старшей школы, нападения возобновились. Первой жертвой стала их соученица по элитной школе Дачезне, Эгга Карондоле. Вскоре после смерти Эгги количество жертв возросло. Что особенно беспокоило Шайлер — все убитые принадлежали к Голубой крови и были подростками, захваченными в их самом уязвимом периоде жизни, между пятнадцатью и двадцатью одним годом, когда они еще не полностью овладели пробудившимися способностями.
— Лоуренс ван Ален — изгнанник, — заявил Чарльз Форс, магнат со стальными глазами. — Ты не найдешь в Венеции ничего, кроме переживаний и неприятностей.
— Мне все равно, — буркнула Шайлер, не поднимая глаз. Она зажала подол свитера в кулаке и принялась крутить его. — Вы все равно отказываетесь признать, что Серебряная кровь вернулась. А уже слишком многие из нас погибли.
Последнее убийство произошло вскоре после похорон бабушки. Саммер Амори, в прошлом году получившая титул лучшей дебютантки года, была найдена в своем пентхаусе в небоскребе «Башня Трампа» полностью обескровленной. Худшим в Серебряной крови было не то, что они несли смерть — о нет! — они несли судьбу, что было хуже смерти. Кодекс вампиров строго-настрого запрещал проводить церемонию Оскулор, священное целование — то есть питье крови — над себе подобными. Церемония была регламентированным ритуалом со строгими правилами. Жестоко обращаться с людьми или выпивать их полностью запрещалось.
Но Люцифер с его легионами обнаружили, что если свершить целование не над человеком, а над вампиром, то это придает могущества. Красная кровь содержала жизненную силу всего одного существа, а Голубая кровь была более сильной, ибо заключала в себе бесконечный кладезь знаний. Представители Серебряной крови поглощали кровь и жизнь другого вампира, выпивая его до полного исчезновения и превращая в раба в безумном сознании. По сути, любой вампир Серебряной крови был многими существами, заключенными в одной оболочке. Мерзостью.
Чарльз Форс нахмурился сильнее.
Серебряная кровь была изгнана. Это невозможно. Произошедшее имеет другое объяснение. Комитет ведет расследование...
— Комитет бездействует! И будет продолжать бездействовать! — возразила Шайлер.
Она знала историю, за которую упорно цеплялся Чарльз, — о том, что Голубая кровь выиграла финальную битву в Риме, когда Чарльз поверг самого Люцифера, известного тогда как безумный император Калигула, — его золотой меч отправил вожака Серебряной крови в бездны адского пламени.
— Считай как хочешь, — вздохнул Чарльз. — Я не могу воспрепятствовать твоей поездке в Венецию, но должен тебя предупредить, что Лоуренс и наполовину не таков, каким Корделия желала его видеть.
Он взял Шайлер за подбородок, девушка с вызовом взглянула на него.
— Поберегись, дочь Аллегры, — доброжелательно произнес Чарльз.
При воспоминании о его прикосновении Шайлер передернуло. Прошедшие две недели подтвердили, что Чарльз Форс знал, о чем говорит. Возможно, Шайлер стоило бы прекратить расспросы, вернуться в Нью-Йорк и впредь вести себя как хорошая девочка и послушный представитель Голубой крови. Не задаваться вопросами касательно мотивов или конкретных действий Комитета. И чтобы единственной ее проблемой было — что надеть на бал Четырех сотен в отеле «Сент-Регис».
Девушка убрала челку с глаз и умоляюще взглянула на своего лучшего друга и верного помощника, сидевшего напротив. Во время всех этих испытаний и в полные суматохи дни, последовавшие за похоронами бабушки, Оливер был правой рукой Шайлер.
— Я знаю, что он здесь. Я это чувствую, — произнесла девушка. — Если бы только нам не пора было уезжать!
Она поставила бутылку с полностью содранной этикеткой обратно на столик.
Появился официант с чеком, и Оливер быстро подал свою кредитную карточку, прежде чем Шайлер успела возразить.
Они решили нанять гондолу для последней прогулки по старинному городу. Оливер помог Шайлер забраться в лодку, и они одновременно откинулись на бархатную подушку, так, что их руки соприкоснулись. Шайлер отодвинулась на волосок, мимолетная физическая близость слегка смутила ее. Это было нечто новое. Прежде девушка всегда чувствовала себя непринужденно в обществе Оливера. Они росли вместе: купались голышом в пруду за домом ее бабушки в Нантакете, спали, прижавшись друг к другу, в сдвоенном спальнике. Они были близки, словно брат и сестра, но в последнее время Шайлер стала ловить себя на том, что ведет себя в присутствии Оливера с невесть откуда появившейся застенчивостью. Как будто в один прекрасный день она проснулась и обнаружила, что ее лучший друг в придачу к этому еще и парень — и при этом очень даже недурен собой.
Гондольер оттолкнулся от причала, и их неспешное путешествие началось. Оливер фотографировал, а Шайлер пыталась наслаждаться видами. Но хотя девушка и восхищалась красотой города, в то же время ее захлестнуло ощущение горя и беспомощности. Что же ей делать, если она так и не отыщет дедушку? Если не считать Оливера, она совершенно одинока, у нее нет никого на всем белом свете. Она беззащитна. Что с ней будет? Серебряная кровь — если это действительно был кто-то из Серебряной крови — уже дважды едва не добралась до нее. Шайлер прикрыла шею рукой, словно защищаясь от былого нападения. Как знать, вернется ли это существо? А если да, то когда? И прекратятся ли убийства, как надеется Комитет, или будут, как подозревает она, продолжаться до тех пор, пока им всем не придет конец?
Шайлер вздрогнула, хотя было тепло, посмотрела на другую сторону канала и увидела, как из одного из домов вышла женщина.
И выглядела эта женщина до ужаса знакомой.
«Этого не может быть!» — подумала Шайлер. Это невозможно! Ее мать сейчас находится в Нью-Йорке, в больничной палате. Она пребывает в коме. Она никак не могла оказаться в Италии. Или все-таки могла? Может, она, Шайлер, чего-то не знает об Аллегре?
И тут женщина, словно бы услышав ее мысли, взглянула прямо в глаза Шайлер.
Это была ее мать. Шайлер уже не сомневалась в этом. Прекрасные белокурые волосы Аллегры, тонкий аристократический нос, ее острые скулы, ее гибкая фигура, ее ярко-зеленые глаза...
— Оливер!.. Это... о господи! — воскликнула Шайлер, дернув друга за куртку.
Она лихорадочным жестом указала на другую сторону канала. Оливер обернулся.
— Чего?
— Вот та женщина! Кажется, это... кажется, это моя мать! Вот там! — вымолвила Шайлер, указывая на силуэт, который уже почти исчез в толпе людей, выходящих из Дворца дожей.
— Ты чего, с дуба рухнула? — поинтересовался Оливер, внимательно глядя в ту сторону, куда указала девушка. — Вон та женщина? Ты серьезно? Скай, ты спятила? Твоя мать сейчас в Нью-Йорке, в больнице. И она кататоник, — сердито произнес он.
— Да-да, я понимаю, но... Слушай, вон она показалась! Это она! Ей-богу, она!
Шайлер вскочила.
— Эй, куда тебя несет? — возмутился Оливер. — Что на тебя нашло? Погоди! Скай, сядь! — И он пробормотал себе под нос: — Мы только время зря потратим.
Девушка развернулась к нему и сердито сверкнула глазами.
— Ты вообще-то не обязан идти со мной!
Оливер вздохнул.
— Угу, как же. И ты добралась бы до Венеции сама? Ты дальше Бруклина не продвинулась бы.
Шайлер громко выдохнула, не спуская глаз с белокурой женщины, ей не терпелось покинуть едва ползущую гондолу. Оливер прав: она была у него в долгу за то, что он сопровождал ее в Венецию. И ее раздражала такая зависимость от него. О чем она ему и сообщила.
— Тебе полагается зависеть от меня, — терпеливо объяснил Оливер. — Я — твой проводник и обязан помогать тебе ориентироваться в мире людей. Я только не понимал, что это означает быть твоим турагентом, — но ладно, не проблема.
— Тогда помоги мне! — резко бросила Шайлер. — Мне нужно туда!..
Она вдруг решилась и одним изящным прыжком перемахнула из гондолы на тротуар. Ни один человек не смог бы проделать такой прыжок, поскольку до берега было добрых тридцать футов.
— Шайлер! Погоди! — завопил Оливер, пытаясь не отстать от девушки. — Andiamo! Segua quella ragazza![1] — выкрикнул он, веля гондольеру следовать за Шайлер, хотя и сомневался, что лодка, приводимая в движение человеком, — подходящий способ гнаться за стремительно движущимся вампиром.
Шайлер ощущала, что зрение ее, как и все чувства, обострилось. Она понимала, что движется быстро — настолько быстро, что казалось, будто все остальные вокруг стоят на месте. И все же женщина двигалась так же стремительно, как и сама Шайлер, если не быстрее. Она перемахивала через узкие каналы, вьющиеся через город, уворачивалась от скоростных катеров и мчалась к другому берегу реки. Но Шайлер неслась за ней по пятам. Они двое превратились в размытое пятно на карте города. Девушка поймала себя на том, что погоня внезапно придала ей бодрости — она словно бы напрягла мышцы, о которых прежде и не подозревала.
В конце концов, когда Шайлер увидела, как женщина перепрыгнула с балкона на малозаметную лестничную площадку, она в отчаянии крикнула:
— Мама!
Но женщина не обернулась и быстро исчезла за дверью ближайшего палаццо.
Шайлер запрыгнула на ту же лестничную площадку, перевела дыхание и тоже вошла в здание, преисполнившись решимости выяснить, кто же на самом деле эта таинственная незнакомка.
ГЛАВА 2
Мими Форс понаблюдала за бурной деятельностью, кипящей в зале Джефферсона в Дачезне, и удовлетворенно вздохнула. Был вечер понедельника: занятия закончились, а еженедельное собрание Комитета было в разгаре.
Усердные представители Голубой крови собрались небольшими группками у круглого стола, обсуждая последние штрихи к празднеству года, ежегодному балу Четырех сотен.
Белокурая, зеленоглазая Мими и ее брат Джек входили в число молодых вампиров, которым предстояло дебютировать на нынешнем балу. Эта традиция насчитывала не первый век. Вступление в Комитет, тайное и чрезвычайно могущественное сообщество вампиров, правящих Нью-Йорком, было лишь первым шагом. Представление молодых членов Комитета всему сообществу Голубой крови было куда важнее. Оно являлось подтверждением прошлой истории и будущих обязанностей вампира. Поскольку особы Голубой крови в каждом цикле — так вампиры называли срок, соответствующий продолжительности человеческой жизни, — возвращались в разных физических оболочках и под новыми именами, их представление, или так называемый дебют, играло чрезвычайно важную роль в процессе осознания.
Мими Форс не нуждалась в герольде с фанфарами, чтобы тот ей сообщил, кто она такая или кем была прежде. Она — Мими Форс, самая красивая девушка в истории Нью-Йорка и единственная дочь Чарльза Форса, Региса — так именовали главу Совета старейшин и на редкость неприятного типа. Мир знал его как безжалостного медиамагната, чья компания «Форс ньюс нетуорк» охватывала весь земной шар, от Сингапура до Аддис-Абебы. Мими Форс — та самая девушка с льняными волосами, кожей цвета свежих сливок и полными губами, которым позавидовала бы и Анджелина Джоли, — была несовершеннолетней секс-бомбой с репутацией, производящей фурор среди наследников самых видных семейств города, горячих парней с красной кровью, известных также как ее люди-фамильяры.
«Но сердце ее всегда было и всегда будет куда ближе к дому», — так подумала Мими, глядя в другой конец зала, на своего брата Джека.
Пока что Мими была довольна. Все шло к тому, чтобы вечер в отеле «Сент-Регис» удался. Это было величайшее празднество года. В отличие от жалкого сборища, которое люди именовали вручением «Оскара», с актрисами, распускающими сопли, и корпоративной рекламой, бал Четырех сотен был чрезвычайно старомоден и очень придирчив к положению в обществе, красоте, могуществу, деньгам и крови. И к родословным, а точнее говоря, к родословным Голубой крови. Это был бал только для вампиров, самое закрытое мероприятие в Нью-Йорке, если не во всем мире.
На него категорически не допускался ни единый представитель Красной крови.
Цветы уже заказаны. Белые розы сорта «Американская красавица». Двадцать тысяч белых роз, специально выписанных для такого случая из Южной Африки. На одну только гирлянду над входом уйдет десять тысяч; прочее будет распределено по вазам. Самый дорогой в городе специалист по подготовке празднеств — тот самый, который для русской выставки Института костюма превратил музей «Метрополитен» в русскую страну чудес, словно сошедшую со страниц «Доктора Живаго», — он намеревался также разместить на кольцах для салфеток десять тысяч шелковых роз ручной работы. И в завершение, в вентиляционную систему бального зала будут распыляться галлоны розовой воды, для ароматизации.
Вокруг Мими кипела деятельность: Комитет трудился над последними неотложными вопросами. Пока младшие члены, такие же ученики старшей школы, как и сама Мими, были заняты бумажной работой — заполняли пригласительные карточки, проверяли списки гостей, уточняли, все ли готово для двух оркестров по пятьдесят музыкантов в каждом и для команды осветителей — старшие члены Совета, возглавляемые Присциллой Дюпон, известной манхэттенской светской львицей, чей царственный лик регулярно украшал собою колонки светских новостей в еженедельных периодических изданиях, занимались более деликатными предметами. Вокруг миссис Дюпон собралась группка таких же худощавых и элегантных женщин с безукоризненными прическами, чья неустанная работа на благо Комитета позволила сохранить важнейшие архитектурные памятники Нью-Йорка и привела к созданию важнейших культурных учреждений города.
До сверхчувствительного слуха Мими донесся их разговор.
— А теперь мы переходим к вопросу о Слоане и Кашинге Карондоле, — серьезным тоном произнесла Присцилла, взяв со стола одну из карточек цвета слоновой кости.
На этих тисненых карточках значились имена каждого из гостей; карточки предполагалось разместить в первой гостиной. На каждой был указан номер стола, за которым подготовлено место для данного гостя.
Сборище окружавших Присциллу влиятельных дам зароптало. Возрастающее неповиновение Карондоле трудно было игнорировать. После того как они несколько месяцев назад потеряли дочь, Эгги, семейство явственно выражало недовольство Комитетом. Ходили даже слухи, будто Карондоле грозятся устроить отцу Мими импичмент.
— Слоана не смогла сегодня присоединиться к нам — продолжала Присцилла, — но она прислала их ежегодное пожертвование. Правда, не такое большое, как бывало в прошлом, но все же достаточно существенное — в отличие от пожертвований некоторых других семейств, о которых я не стану упоминать.
Пожертвования на бал Четырех сотен переходили в распоряжение нью-йоркского Комитета банка крови — таким было официальное наименование Комитета, организованного якобы для того, чтобы собирать деньги для исследований крови. Часть собранных денег шла на борьбу со СПИДом и гемофилией.
От каждого семейства ожидалось щедрое пожертвование из собственных средств. Собранные суммы образовывали многомиллионный бюджет Комитета на текущий год. Некоторые семейства, как те же Форс, давали много больше требуемого. Другие же, как ван Алены, жалкая ветвь некогда могущественного клана, уже давно с большим трудом наскребали требуемую сумму. Теперь, после смерти Корделии, Мими вообще сомневалась, что Шайлер хотя бы знает, чего от нее ожидают.
— Вопрос в том, — живо произнесла Тринити Барден Форс, мать Мими, — уместно ли сажать их, как обычно, за главный стол, когда мы знаем, что именно они говорят о Чарльзе?
Тринити поставила вопрос так, чтобы прочие члены Комитета осознали: они с Чарльзом скорее посыплют голову пеплом, чем сядут за один стол с Карондоле.
— Да отправить их на задний стол, к прочей шушере! — заявила Боби Энн Ллевеллин с ее неприятным, неистребимым техасским выговором.
Она в шутку провела ребром ладони по шее, хотя бы ради того, чтобы продемонстрировать обручальное кольцо с бриллиантом в тридцать карат. Боби Энн Ллевеллин была второй женой Форсайта Ллевеллина, являющегося на данный момент младшим сенатором от штата Нью-Йорк; она значительно уступала мужу в возрасте.
Кое-кто из дам, окружавших Присциллу Дюпон, вздрогнули от такого предложения, хотя в глубине души и были с ним согласны. Манера Боби Энн действовать напролом была неуместна для Голубой крови.
Мими заметила, что ее подруга, Блисс Ллевеллин, заслышав резкий голос мачехи, подняла голову. Блисс присоединилась к Комитету не так давно, и когда она услышала разнесшийся по залу утробный смех Боби Энн, лицо девушки запылало под стать ее огненным кудрям.
— Возможно, нам удастся найти компромисс, — обычным своим любезным тоном заметила Присцилла. — Мы объясним Слоане, что им не стоит в этом году сидеть за главным столом, поскольку они все еще в трауре, а мы относимся к их горю с уважением. Кроме того, мы посадим за один стол с ними эту девушку, ван Ален. Карондоле не смогут с этим спорить, поскольку были очень дружны с Корделией, а Шайлер, как внучка Корделии, также понесла утрату.
Кстати, Шайлер — а где эта мерзавка? Это, конечно, не ее дело, но Мими раздражало, что Шайлер даже не потрудилась явиться на сегодняшнее собрание Комитета. Мими слыхала краем уха, что Шайлер со своим закадычным приятелем Оливером с чего-то вдруг отправилась в Венецию. Что им там понадобилось? Мими скривилась. Если уж тебя понесло в Италию, не лучше ли отправиться за покупками в Рим и Милан? Венеция, на взгляд Мими, была мокрой и вонючей. И как они раздобыли в школе разрешение на эту поездку?
В Дачезне неодобрительно смотрели на самовольно устраиваемые каникулы. Даже Форсам, когда те прошлой зимой, в феврале, забрали двойняшек покататься на горных лыжах, сделали выговор. Школа и так одну неделю в марте официально отвела под «лыжные каникулы» и желала, чтобы все следовали этому расписанию. Только попробуйте скажите это Форсам, которые убеждены, что мартовский снег в Эспене сильно уступает февральским снегопадам.
Мими бросила шелковую розу через стол своему брату Джеку. Тот с головой ушел в оживленную дискуссию своего подкомитета, занимающегося вопросами обеспечения безопасности; перед ними были разложены ксерокопии плана бального зала в «Сент-Регисе».
Роза упала на колени Джеку, и тот испуганно вскинул голову. Мими улыбнулась ему.
Джек едва заметно покраснел, но ответил сестре ослепительной улыбкой. От солнца, светившего сквозь витражные окна, лицо юноши приобрело золотистое сияние.
Мими подумалось, что ей никогда не надоест смотреть на Джека. Это почти так же приятно, как смотреть на собственное отражение. К ее радости, после того как всплыла правда об истинной природе Шайлер — полукровка! почти что мерзость! — их с братом отношения снова сделались нормальными. Ну, во всяком случае, нормальными для двойняшек Форс.
«Эй, красавчик!» — мысленно окликнула брата Мими.
«Чего?» — отозвался Джек.
«Просто думаю о тебе».
Улыбка Джека сделалась шире; он бросил розу обратно, и та упала Мими на колени. Мими сунула цветок за ухо и взмахнула ресницами в знак признательности. Она еще раз просмотрела пригласительные карточки. Поскольку бал был общим празднеством, преобладать на нем будут старейшины и стражи — в общем, публика постарше. Мими поджала губы. Да, конечно, это будет отличный праздник, самый гламурный из всех... Но чего-то в нем не хватает. Внезапно Мими осенила идея.
А как насчет вечеринки после бала?
Только для молодежи Голубой крови; там-то они смогут оторваться, не оглядываясь на родителей, стражей и верхушку Комитета!
Что-то более смелое и рискованное... вечеринка, куда сможет попасть только элита, сливки общества. На губах Мими заиграла холодная, полная предвкушения улыбка: девушка представила, как все эти придурки, ее соученики в Дачезне, будут выпрашивать приглашения на вечеринку. И тщетно! Потому что никаких приглашений не будет. Только СМС, которые будут разосланы тем, кому надлежит, в вечер бала Четырех сотен, сообщающие, где будет проходить вечеринка. Альтернативный вампирский бал.
Мими взглянула на Джека. Тот высоко поднял лист бумаги, и его прекрасное лицо оказалось скрыто. Внезапно Мими вспомнила картину из их прошлого: они двое кланяются версальскому двору, и на них маски, искусно украшенные бисером и перьями.
Ну конечно!
Бал-маскарад!
Вечеринка после бала, на которую положено будет явиться в причудливых масках.
Никто не будет точно знать, кто есть кто — кого пригласили на бал, а кого нет, — и все будут взбудоражены до предела.
Мими пришла в восторг от этой идеи. Возможность не дать кому-нибудь повеселиться всегда приводила ее в восторг.
ГЛАВА 3
Не то чтобы ей не снились подобные сны прежде — будто ей холодно и мокро и нечем дышать. Все ее сны смахивали на этот, только нынешний был очень похож на реальность. Она замерзла, ее била дрожь, а когда она открыла глаза, вокруг был густой мрак, и она ощутила чье-то присутствие. Кто-то схватил ее за руку и потащил вверх, вверх, вверх, к свету, и выволок на поверхность.
Раздался громкий плеск.
Блисс судорожно втянула воздух и заозиралась по сторонам как безумная. Это был не сон. Это происходило на самом деле. Она каким-то образом очутилась под водой посреди озера.
— Не двигайся, ты сейчас слишком слаба. Я дотащу тебя до берега.
Раздавшийся у нее над самым ухом негромкий голос был ровным и успокаивающим. Девушка попыталась повернуться и взглянуть на говорящего, но тот предупредил ее намерение.
— Не двигайся и не оборачивайся. Просто сосредоточься на береге.
Блисс кивнула; с ее волос текли ручейки и заливали глаза. Она все еще кашляла, и ее терзали сильные позывы к рвоте. Девушку одолевала слабость, хотя тут вовсе не было течения. Озерная гладь оставалась спокойной и недвижной. На самом деле это даже трудно было назвать озером. Когда глаза Блисс привыкли к темноте, девушка поняла, что находится в Центральном парке, посреди пруда. Она бывала здесь прошлым летом, перед зачислением в Дачезне: родители взяли ее с сестрой на ужин в расположенный на берегу пруда ресторан.
На этот раз лодок вокруг не было. Стоял уже почти конец ноября, и озеро было пустынно. На земле лежал иней, и впервые за вечер Блисс почувствовала, как в жилы ее проникает холод. Ее начал бить озноб.
— Это пройдет. Не волнуйся, твоя кровь согреет тебя. У вампиров обморожения не бывает, — произнес тот же голос.
Блисс Ллевеллин была из Техаса. Это она сообщала новым знакомым прежде всего: «Я из Техаса», как будто название родного штата само собой все объясняло — ее выговор, пышные вьющиеся волосы, серьги с бриллиантами по пять карат. А еще оно помогало Блисс держаться за любимый родной город и за жизнь, что казалась все более и более далекой от ее нынешней жизни одной из множества красивых нью-йоркских девушек.
В Техасе Блисс выгодно выделялась среди прочих. Она была высокой — пять футов десять дюймов, а с копной волос и все шесть футов, — энергичной и бесстрашной; она была единственным чирлидером[2], способным спрыгнуть с пирамиды, построенной из пятидесяти человек, и успешно приземлиться на мягкую траву футбольного поля. До того как Блисс выяснила, что она вампир и ловкость ее объясняется именно этим, девушка приписывала свою отличную координацию удаче и тренировкам.
Она жила со своей семьей в просторном особняке в фешенебельном пригороде Хьюстона, а в школу ее возили на старомодном дедушкином «кадиллаке» с открывающимся верхом — из тех, у которых руль сделан из настоящих бизоньих рогов. Но отец Блисс вырос в Манхэттене, и после того, как успешно сделал в Хьюстоне карьеру политика, он внезапно ввязался в гонку за освободившееся место в сенате от Нью-Йорка, выиграл ееи сорвал семью с места.
После жизни в Хьюстоне Блисс оказалось нелегко приспособиться к неистовству Большого Яблока. Девушке было не по себе в гламурных ночных клубах и на вечеринках для избранных, куда ее затаскивала Мими Форс, самозваная новая лучшая подруга. Блисс была бы куда счастливее, имей она бокал вина, нескольких подруг и диск с «Записной книжкой». Ей не нравилось шататься по клубам и чувствовать себя никому не нужной, пока Мими веселится вовсю.
Но несколько месяцев назад, когда в переулке в Нижнем Ист-Сайде в ее жизнь вошел Дилан Бард, черноглазый юноша с печальным лицом, эта самая жизнь внезапно наладилась. Дилан тоже был в Дачезне не на своем месте — мрачный, держащийся в отдалении от всех бунтарь с компанией друзей-неудачников, в число которых входили Оливер Хазард-Перри и Шайлер ван Ален, двое самых непопулярных учеников своего курса. Дилан был больше чем другом. Он был союзником, а может, в перспективе, и ее парнем. Блисс покраснела, вспомнив его страстные поцелуи — ах, если бы только им не помешали тем вечером, во время вечеринки! Если бы только...
Если бы только Дилан был жив. Но его погубила Серебряная кровь, превратила в одного из своих, а потом убила, когда он вернулся к ней — вернулся, чтобы предостеречь ее. Блисс вспомнила, как нашла его куртку у себя в ванной — всю в крови, — и едва удержалась, чтобы не расплакаться.
Блисс думала, что никогда больше не увидит Дилана. Но однако же... этот парень, который спас ее, этот негромкий голос у нее над ухом — такой знакомый голос! Девушка не смела надеяться. Она не хотела верить в то, что не могло быть правдой, ну никак не могло! Надо просто цепляться за него, пока он не вытащит ее на сушу.
Блисс уже не в первый раз приходила в себя в совершенно неожиданном месте и обнаруживала, что ей угрожает опасность. Не далее как на прошлой неделе она открыла глаза, и оказалось, что она сидит на самом верхнем карнизе музея Клойстер, высоко над парком Форт-Трайон. Левая ее нога свисала с края, и Блисс едва успела отпрянуть назад и избежать опасного падения. Девушка понимала, что, вероятно, это падение все равно не убило бы ее — ну разве что она заработала бы несколько царапин, — и ей подумалось: а если бы вдруг ей захотелось совершить самоубийство, какие на то возможности есть у бессмертного?
И вот сегодня она вдруг оказалась посреди озера.
Временные провалы в памяти, кошмары, в которых за ней кто-то гнался, и случаи, когда ей казалось, что она находится здесь, но при этом не здесь, все учащались. Началось все это год назад: невыносимые мигрени, от которых раскалывалась голова, сопровождались устрашающими видениями красных глаз с серебряными зрачками и острых, сверкающих зубов. В кошмарах она бежала по бесконечным коридорам, а тварь гналась за ней, и от зловонного дыхания твари Блисс мутило; тварь догоняла ее, сшибала наземь и собиралась пожрать ее душу.
«Прекрати», — велела себе Блисс. К чему сейчас эти мысли?
Кошмарное видение исчезло. Тварь — чем бы она ни была — живет лишь в ее воображении. Отец же говорил, что кошмары — просто часть трансформации. Блисс было пятнадцать. В этом возрасте воспоминания вампира вновь проявляют себя. В этом возрасте представители Голубой крови начинают осознавать свою истинную природу бессмертных существ.
Блисс попыталась вспомнить все, что произошло за день, и сообразить, не кроется ли в произошедшем хоть намека на то, почему она в забытьи едва не утонула в пруду Центрального парка. Она вернулась из школы, как обычно, а потом присутствовала на очередном нудном заседании Комитета. Предполагалось, что Комитет должен обучать ее и всех прочих новичков контролировать и использовать их вампирские способности, но на протяжении последних двух месяцев эту организацию более всего прочего занимало планирование увеселительного мероприятия. Мачеха Блисс, Боби Энн, тоже присутствовала на заседании и вгоняла Блисс в смущение своим визгливым голосом и безвкусным нарядом, теплым тренировочным костюмом, сверху донизу расшитым логотипами Вуиттона. До того Блисс как-то не замечала, что у Вуиттона одежду спортивного стиля шьют из того же коричневого холста, что и чемоданы. Теперь же она решила, что ее мачеха выглядит в точности как здоровенная коричневая с золотом дорожная сумка.
Позднее, поскольку отец вернулся домой переодеться, семейство поужинало в новом ресторане «Ле Кирк», недавно перебравшемся в роскошное помещение на Бикон-корт. Знаменитый нью-йоркский ресторан обслуживал избранную публику, богатую и влиятельную, и сенатор Ллевеллин весь вечер только и делал, что обменивался рукопожатиями с другими постоянными клиентами-богачами, среди которых были мэр города, известная актриса и еще один сенатор от Нью-Йорка. Блисс заказала себе полусырое фуа-гра и с удовольствием намазала мягкую, жирную гусиную печенку крыжовенным джемом.
После ужина они отправились в оперу, в личную ложу их семьи. В Метрополитен-опере давали новую постановку «Орфея и Эвридики». Блисс всегда любила трагическую историю о том, как Орфей спускался в преисподнюю, дабы спасти Эвридику, и терял ее в самом конце. Но громогласное рокотание и заунывное пение нагнали на девушку сонливость, и ей приснилась водяная бездна Аида.
На этом воспоминания обрывались. Где сейчас ее родственники? Все еще в театре? Отец сидел словно суровый, важный идол, подперев подбородок, и внимательно наблюдал за представлением. Мачеха тем временем гримасничала и зевала, а сводная сестра Блисс, Джордан, беззвучно проговаривала слова арий. Джордан было одиннадцать лет, и она была помешана на опере — с точки зрения Блисс, «помешательство» было то самое слово.
Теперь они находились рядом с причалом; твердая рука подсадила Блисс на лестницу рядом с пристанью. Девушка оступилась на скользкой закраине, но обнаружила, что способна ходить. Ее спаситель, кем бы он ни был, оказался прав: кровь вампиров согрела ее. Еще несколько минут — и она перестанет замечать, что на улице всего плюс восемь. А будь она человеком — уже была бы мертва. Точно утонула бы.
Блисс взглянула на свою мокрую одежду. На ней по-прежнему был тот же наряд, который она надела на ужин и для оперы, черное атласное платье от Темперли с причудливой вышивкой, ныне безвозвратно загубленное. Для платья, которое разрешалось только сдавать в химчистку, подобное купание — чересчур. Из кожаных туфель «Баленсиага» на пятидюймовой платформе осталась лишь одна. Вторая, вероятно, лежала на дне озера. Девушка искоса взглянула на оперную программку, которую до сих пор крепко держала в руке, и разжала кулак. Программка, покружившись, опустилась на землю.
— Спасибо, — произнесла Блисс и обернулась, чтобы наконец-то увидеть лицо своего спасителя.
Но позади не было ничего, кроме безмятежных синих вод пруда. Юноша исчез.
1 ОКТЯБРЯ 1870 ГОДА
ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ МЭГГИ СТЭНФОРД
Дочь нефтяного магната исчезла в вечер проведения благотворительного бала. Неужто ее одурманили?
Полиция Нью-Йорка ломает голову над таинственным исчезновением шестнадцатилетней Мэгги Стэнфорд, которая вышла из дома адмирала и миссис Вандербильт три недели назад, во время ежегодного Патрицианского бала, проходившего в их доме номер 800 по Пятой авеню, и с тех пор ее не видел никто из родственников и знакомых. Мэгги Стэнфорд приходится дочерью мистеру Тибериусу и миссис Доротее Стэнфорд из Ньюпорта. Детективы прилежно работали над этим загадочным происшествием, но так и не сумели найти ни единой зацепки.
Как было сообщено в заявлении, поданном в десятый полицейский участок, мисс Стэнфорд исчезла в пятницу, двадцать второго августа. Согласно утверждению матери мисс Стэнфорд, Доротеи Стэнфорд, пользующейся известностью в светском обществе Мэгги дебютировала на Патрицианском балу и возглавила кадриль. Мэгги по характеру спокойна и застенчива. Она весит девяносто пять фунтов, отличается хрупким сложением, красива и изящна. У нее темно-рыжие волосы, зеленые глаза и обворожительные манеры. Тем вечером на балу было объявлено о ее помолвке с Альфредом, лордом Барлингтоном, графом Девонширским.
Как сообщила полиции миссис Стэнфорд, она подозревает, что дочь попала под чье-то дурное влияние и была похищена. Семейство Стэнфорд пообещало солидное вознаграждение за любые сведения, которые поспособствуют возвращению их дочери. Тибериус Стэнфорд является основателем «Стэнфордойл», самой прибыльной компании в Соединенных Штатах.
ГЛАВА 4
Но она была здесь, на этом самом месте! Шайлер была абсолютно уверена в этом. Женщина, за которой она гналась, вошла в это самое здание, в котором сейчас находилась сама Шайлер, но, однако же, ее было не видно.
Шайлер огляделась по сторонам. Она находилась в вестибюле маленькой местной гостиницы. Многие из великолепных дворцов старинной Венеции были переоборудованы под пансионы для туристов, захудалые маленькие гостиницы, постояльцы которых не возражали против осыпающихся балюстрад и облезающей краски, потому что глянцевые брошюры обещали им соприкосновение с «подлинной старинной Италией».
Сидевшая за столиком дежурной пожилая женщина — голова ее была повязана черным шарфом — подняла голову и с любопытством взглянула на Шайлер.
— Posso li aiuto? Могу ли я чем-нибудь помочь?
Шайлер была сбита с толку. Здесь не было и следа присутствия той белокурой женщины. Но как она могла спрятаться так быстро? Ведь Шайлер преследовала ее буквально по пятам! Но в помещении она не увидела ни шкафов, ни дверей.
— Ci era una donna qui, si?[3] — спросила Шайлер.
Как хорошо, что в Дачезне изучают вместо одного два иностранных языка и что Оливер настоял, чтобы Шайлер выбрала итальянский, заявив, что тогда им легче будет делать заказ в ресторанах Марио Батали.
Пожилая дама нахмурилась.
— Una donna? — Она покачала головой. Разговор пошел по-итальянски. — Здесь нет никого, кроме меня. Никто не входил, кроме вас.
— Вы уверены? — нетерпеливо произнесла Шайлер.
Она еще продолжала беседовать с хозяйкой заведения, когда подоспел Оливер. Он подкатил к зданию на быстроходном катере, решив, что водное такси больше годится для его целей, чем гондола, приводимая в движение одним человеком.
— Ну что, нашла ее? — спросил юноша.
— Она только что была здесь, клянусь! Но эта дама говорит, что никто сюда не входил.
— Никакой женщины, — повторила пожилая дама, покачав головой. — Здесь живет только профессор.
— Профессор? — переспросила Шайлер, насторожившись.
Согласно Хранилищу истории, архиву, в котором хранились сведения о всех знаниях и тайнах Голубой крови, ее дедушка был профессором лингвистики.
— А где он?
— Он отбыл несколько месяцев назад.
— А когда вернется?
— Через два дня, или два месяца, или два года — этого никто не знает. Может, завтра, а может, никогда. — Хозяйка вздохнула. — С профессором никогда ничего не известно. Но мне не на что жаловаться, он всегда платит по счетам вовремя.
— А можно... можно нам взглянуть на его комнату? — спросила Шайлер.
Хозяйка гостиницы пожала плечами и указала на лестницу.
С лихорадочно бьющимся сердцем Шайлер поднялась наверх, Оливер следовал за ней по пятам.
— Погоди, — произнес Оливер, когда они подошли к небольшой деревянной двери посреди лестничной площадки. Он подергал дверную ручку. — Заперто. — Он попробовал еще раз. — Нет, никак.
— Ч-черт! — ругнулась Шайлер. — Точно никак?
Она отодвинула Оливера, повернула ручку, и дверь со щелчком открылась.
— Как ты это сделала? — удивился Оливер.
— Да ничего я не делала.
— Она совершенно точно была заперта, — сказал Оливер.
Шайлер пожала плечами и осторожно отворила дверь. Их взору открылась аккуратная, скромно обставленная комната: односпальная кровать, старый письменный стол и книжные полки до самого потолка.
Шайлер взяла книгу с одной из полок пониже. «Смерть и жизнь в колонии Плимут», Лоуренс Уинслоу ван Ален. Девушка открыла книгу. На первой странице красовалась надпись: «Моей дорогой Корделии».
— Так и есть! — прошептала Шайлер. — Он здесь.
Девушка просмотрела еще несколько книг. На корешках многих стояли инициалы автора — Л. У. ван Ален.
— Ну, прямо сейчас его здесь нет, — произнесла возникшая в дверях хозяйка гостиницы. Шайлер с Оливером подпрыгнули от неожиданности. — Но биеннале заканчивается сегодня, а профессор никогда ее не пропускает.
Биеннале, проходившая раз в два года в Венеции выставка произведений искусства, была одним из самых влиятельных и внушительных мероприятий в мире искусства и архитектуры. Весь город на несколько месяцев оказывался наводнен интернациональным сборищем деятелей искусства и торговцев, туристами и студентами, стремящимися принять участие в историческом фестивале искусств. Но Шайлер с Оливером пропустили это мероприятие, потратив время на бесплодные поиски ее дедушки.
— Раз закрытие сегодня, — сказала Шайлер, — нам надо поторопиться.
Хозяйка гостиницы кивнула и вышла из комнаты.
Шайлер снова подумала о той женщине, до ужаса похожей на ее мать. Может, это мать привела ее к дедушке? Может, она каким-то образом помогает дочери? Вдруг это только ее дух?
Они поспешно спустились вниз. Хозяйка гостиницы сидела за столиком и перебирала какие-то бумаги.
— Спасибо, что помогли нам, — произнесла Шайлер, поклонившись пожилой женщине.
— Что-что? Простите? Posso li aiuto?[4] — неприветливо отозвалась та.
— Ну, с профессором и с биеннале. Мы сейчас пойдем и попытаемся отыскать его там.
— Профессор? Нет-нет. Никакого профессора... — Пожилая женщина перекрестилась и покачала головой.
Шайлер нахмурилась.
— Никакого профессора? Как ты думаешь, что она имеет в виду? — спросила она у Оливера.
— Он уехал... два года назад, — запинаясь, произнесла хозяйка гостиницы по-английски. — Больше здесь не живет.
— Но вы же только что сказали... — удивилась Шайлер. — Мы с вами только что разговаривали — там, наверху. Мы видели его комнату.
— Я вас первый раз в жизни вижу. Его комната заперта, — отозвалась хозяйка гостиницы, упорно продолжая изъясняться на своем несколько высокопарном английском, хотя ясно было, что Шайлер бегло говорит по-итальянски.
— Eravamo giusti qui! — возразила Шайлер. — Мы только что были здесь!
Хозяйка гостиницы со злостью качнула головой и что-то пробормотала себе под нос.
— Как-то она странно изменилась, — прошептала Шайлер Оливеру, когда они вышли из гостиницы.
— Да, принялась чудить, — отозвался Оливер.
Шайлер обернулась, взглянула еще раз на разозлившуюся старуху и заметила у той на подбородке бородавку с несколькими торчащими из нее редкими волосками. А ведь у пожилой женщины, что говорила с ними раньше, никакой бородавки не было — в этом Шайлер была уверена твердо.
ГЛАВА 5
Мими, выйдя с занятий по французскому, взглянула на вибрирующий мобильник.
Я есть в списке?
Очередная CMC. Семнадцатая за сегодня. Ну что бы им всем не успокоиться?
Каким-то образом весть о том, что сногсшибательная Мими Форс собирается устроить отдельную вечеринку после бала Четырех сотен, менее чем за сутки облетела всю молодежную элиту вампиров Нью-Йорка. Конечно, Мими сама рассказала об этом Пайпер Крэндалл, главной сплетнице школы, а уж Пайпер позаботилась, чтобы новость немедленно стала достоянием общественности. Место вечеринки держится в тайне. Устраивают все двойняшки Форс. Но никто до самого вечера праздника не будет знать, приглашен ли он. Это же просто пытка какая-то!
Просто скажи «да» или «нет»!
Мими стерла сообщение, не потрудившись ответить.
Девушка спустилась по задней лестнице, ведущей в подвальный этаж, в школьную столовую. По пути ее вниманием попыталась завладеть компания подростков Голубой крови.
— Мими, я тут услыхала про вечеринку... Отличная идея. Может, тебе требуется помощь? Мой папа может позвать в качестве диджея Кейни, — предложила Блер Макмиллан.
Ее отец возглавлял самую крупную студию звукозаписи в мире.
— Мими, я же приглашена? Можно, я возьму с собой своего парня? Он краснокровный... Правда прикольно? — льстиво произнесла Суз Кембл.
— Золотце, я просто хочу проверить, получила ли ты мое подтверждение, что я непременно буду, — окликнула Мими Люси Форбс и послала ей преувеличенно пылкий воздушный поцелуй.
Мими любезно улыбнулась всем и приложила палец к губам.
— Ничего пока не могу сказать. Но вскоре вы обо всем узнаете.
Внизу, в столовой, под зеркалом в золоченой раме в стиле барокко, что висело напротив камина, сидела Блисс Ллевеллин и отщипывала от суши по такому крохотному кусочку, словно это была какая-то редкостная гадость. Они должны были встретиться за обедом с Мими, но та, как всегда, опаздывала. Правда, Блисс лишь радовалась этой отсрочке как возможности снова погрузиться в события прошлой ночи.
Дилан. Это наверняка был он. Тот незнакомец в парке, спасший ее, когда она тонула. Блисс очень хотелось верить, что он выжил после нападения Серебряной крови. Возможно, он теперь прячется. А может, если он откроется, это будет грозить ему опасностью.
«Словно Дилан какой-то супергерой», — мечтательно подумала девушка.
А кто еще мог бы почувствовать, что она в беде? Кто еще мог бы переплыть холодное озеро, чтобы добраться до нее? Кто еще настолько силен? Кто еще мог бы вызвать у нее такое ощущение безопасности?
Блисс куталась в эти мысли, словно в теплое одеяло. Дилан жив. Иначе и быть не может!
— Что, аппетита нет? — поинтересовалась Мими, опускаясь на стул рядом с Блисс.
Вместо ответа Блисс отодвинула свой поднос и состроила гримасу. Она выбросила мысли о Дилане из головы.
— Что там еще за вечеринка после бала? Меня уже задолбали вопросами насчет нее. А когда я говорю, что понятия не имею, мне никто не верит. Что вы там с Джеком задумали, какую-то гулянку?
Мими огляделась по сторонам, убедиться, что их никто не слышит, и только после этого произнесла:
— Да, я как раз собиралась сегодня рассказать тебе об этом.
Она посвятила Блисс во все подробности. Она отыскала превосходное место для вечеринки — заброшенную синагогу в пригороде. Мими было в кайф устроить оргию в некогда священном месте. Оренсанс-центр представлял собою неоготическое здание в центре Нижнего Ист-Сайда. Оно было спроектировано под синагогу в 1849 году одним берлинским архитектором, в подражание кафедральному собору в Кельне. Мими была не единственной жительницей Нью-Йорка, кому нравилось устраивать здесь феерические, экстравагантные мероприятия: центр уже не раз предоставлял место для дефиле во время Недели высокой моды. Тогда-то Мими и подцепила эту идею. На оригинальность ей было плевать, куда важнее для нее представлялось держаться в струе, а сейчас оскверненная синагога считалась крутым местом.
— Внутри там бардак, — весело произнесла Мими. — Ну, всякие обрушивающиеся колонны, торчащие балки, в общем, клевые руины, — прошептала она. — Мы собираемся сделать свечное освещение — никакого электричества! И никаких украшений. Там и так такая атмосфера, что ничего больше не требуется.
Мими вырвала листок из блокнота и протянула Блисс.
— Вот те, кого я думаю пригласить. Успела написать во время контрольной по французскому.
Мими записалась на французский, но для нее эти занятия были сущими пустяками. Как только у нее проснулась вампирская память, оказалось, что она бегло говорит по-французски.
Блисс проглядела перечень имен. Фрогти Кеночен. Джейми Кип. Блер Макмиллан. Руфус Кинг. Буз Лэнгдом.
— Это все члены Комитета. Но тут не все члены Комитета, — заметила Блисс.
— Вот именно!
— Ты не приглашаешь Люси Форбс? — в ужасе вопросила Блисс.
Люси Форбс училась на последнем курсе и была старостой голубокровных в школе. Мими скривилась.
— Люси Форбс — тряпка. Святоша.
Мими вела вендетту против Люси Форбс с тех пор, как Люси сообщила, что Мими плохо обращается со своими фамильярами — питается ими, не выжидая предписанного перерыва в сорок восемь часов.
Они прошлись по списку. Блисс предлагала кого-нибудь, а Мими отвергала.
— Как насчет Стеллы ван Ренсле?
— Первокурсница? На кой мне малявки на вечеринке?
— Но следующей весной она будет представлена. В смысле — она принадлежит к Голубой крови, — попыталась возразить Блисс.
Членам Комитета сообщались имена еще не пробудившихся вампиров Голубой крови, чтобы они могли приглядывать за младшими братьями. Именно таким образом Мими в прошлом году взяла под крылышко саму Блисс.
Мими фыркнула.
— Нет.
— А Картер Такермен? — спросила Блисс, вспомнив дружелюбного худого юношу, выполнявшего во время заседаний Комитета обязанности секретаря.
— Этот придурок? Ни за что.
Блисс вздохнула. Имени Шайлер она тоже не увидела в списке, и это ее беспокоило.
— А как насчет «других близких»?.. Ну, в смысле — фамильяров, — уточнила Блисс.
Среди Голубой крови принято было использовать термин «люди-фамильяры» для описания отношений зависимости между представителями смертных и бессмертных. Люди-фамильяры были любовниками, друзьями, сосудами, из которых вампиры черпали свои силы.
— Никакой Красной крови. Вечеринка будет как бал Четырех сотен, только еще эксклюзивнее. Только для вампиров.
— Ты всех здорово перебаламутишь, — предупредила Блисс.
— Вот именно! — отозвалась Мими.